есть что-то беспокойное и раздражающее в том, как нечеткие фигуры никак не могут вырваться из плена неконтрастности и приобрести наконец убедительные черно-белые очертания, принять на себя ответственность за творящееся сумасбродство, мельтешение и неразбериху.

Ибо наверняка спаситель появится не в небе и не под деревом где-то в глуши, а начнет вещать на радиоволне или с экрана кинотеатра!

Тем временем бледные братья скачут, подрагивая и подергиваясь, на стене и не вызывают ни капли смеха, особенно у отрешенных, лишившихся разума оттого, что не выходят за пределы своей кожи и ее многоклеточных куполов, разносящих эхо звонящей в колокола луны.

Мы начали плакать.

«Так, ладно. По кроватям, дамы. Без жалюзи все равно никакого толку не будет».

Киномеханик разбирает свою цитадель и уходит, а нас разводят по постелям; если удалось уснуть, то для тебя хлипкие декорации дня сменяются нарисованным реквизитом мира снов. Остальным же ничего не остается, как лежать в темноте в ожидании утра и надеяться наперекор всему, что то, что говорят им голоса, – обман.

17

Больницу, как сообщалось, собирался посетить заместитель министра здравоохранения по вопросам гигиены психического здоровья.

Все были в панике. Он пользовался репутацией человека, увлеченного своей работой (как бы хотелось, чтобы министры и их заместители обладали этим качеством повсеместно), и имел обескураживающую наклонность игнорировать приготовленную для него приманку – показные палаты, при этом настаивал на ознакомлении с условиями жизни в убогих помещениях, обычно скрытых от посторонних глаз. В день, когда ожидался его визит, всех нас вымыли и расчесали; чтобы не затаилась ни одна вошь, головы нам обработали керосином, а тех, кто нуждался в бритье, выстроили в очередь перед ванной комнатой, чтобы медсестра навела порядок безопасной бритвой. Каждому выдали чистую одежду, и поскольку, по слухам, замминистра ратовал за индивидуальный подход при уходе за психиатрическими пациентами, некоторым завязали волосы атласной лентой и прошлись почти израсходованной помадой по морщинистым губам. Поскольку все мы начали день в чистой одежде и в штанах, число походов в туалетные комнаты необычайно увеличилось; это были грязные помещения с кабинками без дверей и бетонными полами; чаши унитазов часто становились хранилищем неожиданных сокровищ вроде порванных журналов, лоскутов и кусков дерева, и потому почти всегда стояли забитыми; приходилось постоянно вызывать сантехников с вантузами, чтобы устранить затор. Сегодня же туалеты были вымыты до блеска жидким средством «Джейз Флюид».

Избавиться не удалось только от мух. Был самый разгар лета, кроме того, предупредить о чем-либо мух невозможно, да и не приняли бы они всерьез никакое предупреждение, мол, замминистра собирается приехать с проверкой, следовательно, требуется экстренный массовый забой. Я предложила свою помощь, ведь это означало бегство на некоторое время из общего зала; я училась быть изобретательной и использовать подвернувшийся шанс, поэтому, чтобы не вызывать подозрений, я действовала не слишком настойчиво. Как бы между делом я заметила: «Я могла бы помочь – если хотите».

К моему восторгу мне выдали распылитель с дустом и велели пройтись по коридору, куда мухи слетались, влекомые запахом мочи, несвежего постельного белья и немытых тел.

Я ходила взад и вперед, выпуская клубы ДДТ. Зашла в одну из боковых палат, где лежала миссис Холлоуэй, которой недавно сделали лоботомию; я видела, что она умирает. Глаза ее были закрыты, веки склеены вязкой желтой коркой, по лицу ползали мухи. Я разбрызгала дуст над ее лицом – необходимый прощальный жест – и покинула комнату.

Не знаю, показали ли ее заместителю министра; умерла она несколькими днями позже.

С нами, кстати, он тоже не общался. Любопытно узнать, что же ему все-таки продемонстрировали во время визита в Психиатрическую больницу Трикрофта. Седьмое отделение с его доброжелательной обстановкой, яркими скатертями в клетку, приятными покрывалами, стенами в пастельных тонах и цветами?

Рассказали ли ему, что в качестве неординарного вклада в развитие нового подхода к лечению психических заболеваний один из молодых врачей основал театральный клуб и сам сыграл роль передней половины льва в пьесе «Андрокл и лев»? Поведали ли, что в большом зале устраивают танцы и выставки картин, на которые приглашают многих пациентов из других отделений? А как же насчет Батистового Дома? Знал ли он, что тут не хватает еды? Что нам – как считалось, безнадежным больным, которые обречены провести остаток жизни в лечебнице, – не нужна была та доброта, которую согласно новым инструкциям изредка прописывали обитателям седьмого отделения и выздоравливающим пациентам?

Я потеряла счет месяцам и годам. Кажется, было одно или два Рождества, когда на стене и вокруг двери появлялась сыпь из звездочек и в течение двенадцати дней позволялось распространять инфекцию надежды на лучшее (а затем наступал черед воды и мыла, которыми все это смывали); когда посередине потолка вздувался разноцветный бумажный нарост в форме луковицы и главная медсестра Боро, входя в общий зал нашего отделения в сопровождении старшей медсестры Вулф, при виде раскачивающегося симптома из бумаги восклицала от восторга: «Ах, ах!» – словно врач, обнаруживший причину болезни, а затем провозглашала: «Счастливого Рождества!» – обычное праздничное пожелание, которое в свете прошлого опыта общения с ней из ее уст звучало для нас как угроза, замаскированное сообщение: «Вам назначена процедура».

Я помню, что пришло больше посетителей, чем обычно, с дежурными покаяниями-подношениями и подарками: духами, маслом для ванны и парфюмерными наборами, которые позже у нас отнимали и, не сняв подарочной упаковки, убирали на хранение в чулан для чемоданов. Какую они могли иметь пользу, кроме как служить жалким выражением надежды на лучшее тех из родственников, которые никогда не переставали верить, что наступит день и Бетти, или Мэгги, или Минни, как старую кожу, сбросит с себя то, что затуманивало ее разум, и снова станет такой, какой была до того, как «это» случилось; до того, как семья, оправившись от первого шока и, возможно, стыда за то, что стала свидетелем нервного срыва у кого-то родного и любимого, наконец смирилась с зависимостью от расписаний автобусов и поездов и долгих поездок в больницу в дни посещений и для разговора с врачами, серьезными людьми в белых халатах и очках (в точности похожими на тех, кого показывают в рекламе надежных лекарственных средств, прошедших клинические исследования, где кишащих в воздухе микробов убивают буквально одним взглядом), с суровым взором (как и подобает убийцам микробов), способным заставить выложить семейные секреты. По прошествии лет только на Рождество с его многочисленными Санта-Клаусами, красными от стыда, обитавшими в увитых зеленью пещерах и берлогах, похожих на магазины, семья вспоминала, что нужно