– Ну, не всем же быть героями, верно ведь?

– Да уж вижу, что не всем.

– Отстань от него, – вмешалась Эдди.

– Каждый испанец должен быть героем. Случаются такие моменты в истории, когда проявить героизм просто необходимо. Будь я испанцем, я бы постыдился в такое время сидеть в парижском баре.

Он с тоской огляделся. Как будто жалея, что находится сейчас в «Доме», а не в траншее под Мадридом, среди вшей и косматых ополченцев.

– Завтра у меня выступление в книжном магазине Сильвии. Придете?

– Я занят, к сожалению, – деловая встреча.

Гейтвуд заказал очередную порцию. Потом снова вскинул глаза на Фалько:

– А зря. Вам, Педро, особенно полезно было бы послушать. Усвоили бы кое-что насчет Испании.

Политические преследования, эмиграция, голод, лотерея жизни и смерти на баррикадах, зверство геррильи, бесчеловечная ампутация своего женского начала и, наконец, всепоглощающая, целиком захватывающая работа по медленному сотворению нового мира на основе власти Советов.

Лоренсо Фалько, без пиджака, в сорочке, перекрещенной подтяжками, с распущенным узлом галстука, с дымящей в углу рта сигаретой, в пятый раз перечел последний абзац, вглядываясь в подчеркнутые карандашом слова. Потом тщательно выписал получившийся результат – цепочку букв и цифр – на лист почтовой бумаги с грифом отеля, проверил и удовлетворенно стер резинкой все карандашные пометки. Бритвенным лезвием отрезал логотип отеля в верхней части листа и прочел окончательный текст:

Вроде бы все правильно. В порядке и готово к передаче в штаб-квартиру НИОС в Саламанке, где ждет новостей адмирал. Фалько погасил сигарету в пепельнице, где уже лежало пять окурков, поднялся и потер ноющую поясницу. Уже давно чувствуя, как пульсирует болью правый висок, он дошел до бюро, взял трубочку с таблетками кофе-аспирина, лежавшую рядом с «браунингом» и бумажником, вытряс одну, разжевал и, запив водой, проглотил горький порошок, после чего застыл на мгновенье, сунув руки в карманы и глядя на книгу, оставленную рядом с шифровкой. И лицо его скривилось в гримасе, одновременно глумливой и выражающей покорность судьбе, потому что книга была не просто книга, а ключ к шифру, который он использовал в этой командировке.

Сволочь вы, господин адмирал, думал он. Черт бы вас драл с вашим типично галисийским язвительным остроумием, помноженным на собственное, единственное в своем роде извращенное злорадство. Вот ведь гад. Аспид ядовитый, жалости не ведающий.

«Влюбленная большевичка, или Любовь в красной России» – так называлась эта книжка: дешевый бульварный романчик в неполную сотню страниц, который – Фалько был в этом совершенно уверен – адмирал выбрал не случайно. Вепрь ничего не делал просто так. Белокурая, коротко стриженная, большеглазая женщина, смотревшая прямо на читателя с обложки, где на фоне сельского пейзажа замерла в объятии русская пара, напомнила Фалько другую большевичку, вполне реальную, из мяса и костей, которую он знал – и слишком даже хорошо знал – под именем Евы Неретвы. Сходство в самом деле было удивительное, и выйди эта книжонка на семь лет позже, можно было бы подумать, что на ней во всю обложку изображена именно Ева.

Фалько спрятал книгу и шифровку в ящик бюро и стал заводить часы, рассеянно глядя в окно и ожидая, когда подействует болеутоляющее, чтобы потом почистить зубы и пойти спать. Через железные перила французского окна он видел, как темнеет меж уснувшей листвы бронзовая статуя не то философа, не то писателя по фамилии Дидро – Фалько никогда его не читал, – а дальше, на другой стороне бульвара, неяркий свет фонаря обозначает в полумраке колокольню церкви Сен-Жермен с высоким шпилем, теряющимся в темноте.

Он думал о Еве Неретве – она же Луиза Гомес, она же Ева Ренхель и черт знает кто еще. В наше время, не в пример временам минувшим, выживают только самые умные, упорные, сильные духом женщины. Им суждены небывалые испытания. История, ускоряя свой ход, производит естественный отбор, и женщина, без сомнения, становится новой героиней века. Женщины делают такое, что было немыслимо прежде, и обнаруживают при этом больше жестокости, больше дисциплинированности, больше веры, чем мужчины. Оттого, быть может, что отступать им некогда и некуда, и они это знают. Для них поражение равносильно гибели. Таких роскошеств, как слабость или милосердие, они себе позволить не могут. И, быть может, те, кто выживет и увидит, как рассвет сменяет черную ночь, простершуюся над Европой и всем старым миром, станут в конце концов настоящей высшей расой. Будущим.

Он представил, что сказал бы адмирал, если бы услышал эту мозговую жвачку, и невольно хмыкнул сквозь зубы. Взгляд серых глаз, суженных циничным прищуром, стал жестче. Для тебя, говаривал адмирал, женщины делятся на два типа – те, которых ты уже оприходовал, и те, кого еще не успел. И тут Вепрь был неправ. Оказалось, что есть и третий, и Фалько потратил известное время, анализируя его.

Все так же неподвижно стоя у окна, он с беспокойством отметил, что на слишком много вопросов пока не нашлось ответов: осталась ли Ева в живых или погибла после провала миссии в Танжере и потери «Маунт-Касла»; решил ли ее судьбу вызов в Москву, разделила ли она участь бесчисленных жертв сталинских чисток, выкосивших в том числе и многих закордонных разведчиков; пожертвовал ли Евой ее шеф Павел Коваленко, подставив под топор ее голову вместо своей; пощадил ли НКВД своего агента; пришел ли ей конец в лубянском подвале или сибирском лагере?

Слишком много непостижимого для столь позднего часа, сдаваясь, сказал себе Фалько. Мигрень почти унялась, и он, приготовив пижаму, принялся развязывать галстук. В этот миг позвонил телефон.

– Слушаю.

Он ничего не услышал в трубке, кроме щелчка разъединения. Связался с коммутатором, и телефонистка сообщила, что звонили из города. Мужской голос попросил номер Игнасио Гасана. Звонивший не назвал себя.

– Спасибо.

В задумчивости он медленно опустил трубку на рычаг. Потом, повинуясь профессиональному рефлексу, выключил в номере свет, подошел к окну и выглянул наружу. И не заметил ничего подозрительного. За кронами деревьев стояли два припаркованных автомобиля, вдоль бульвара скользил свет фар. Да, все вроде в порядке, но инстинктивное и до совершенства доведенное чутье на потаенную угрозу подало сигнал тревоги. Фалько только что вступил на непонятную территорию, которая рано или поздно станет территорией вражеской, и в течение нескольких минут холодно разбирал все «за» и «против», риск вероятный и возможный, обоснованные гипотезы и опасные случайности.

Вот теперь и начнется игра, подумал он. Или, по крайней мере, теперь есть с кем играть.

Убедившись, что ключ в двери, метнулся к бюро, взял пистолет и, оттянув ствол, дослал патрон. Потом открыл ящик, куда положил книгу и шифровку, и спрятал их на второе дно своего чемодана рядом со спичечным коробком, полученным днем от Санчеса, конвертом с деньгами и глушителем. Закурил и сел на кровать в темноте, так и эдак осмысляя сигнал тревоги, не умолкавший в голове. Он ловил малейший шорох из коридора, но слышал только тиканье будильника на прикроватном столике. Спустя несколько минут поднялся, прошел в ванную, почистил зубы, прополоскал рот «Листерином». Потом вернулся к кровати и, не раздеваясь, не снимая башмаков, повалился на нее. Пистолет сунул под подушку.