Квартал вокруг административного центра – обычно самый чистый и безопасный район КК. Если в Детройте-7 так же, значит, остальной кластер – полнейшая помойка, потому что улица перед нами выглядит страшнее, чем худшие трущобы в месте, где я родился. Все дома разваливаются, большая часть окон забита досками, а в рядах зданий видны провалы там, где старые строения были снесены или частично разобраны на стройматериалы. Горящих фонарей почти нет, и если бы не инфракрасные сенсоры на шлеме, я почти ничего не мог бы разглядеть в ночной темноте.

– Ну и где все? – спрашиваю я.

– Ждут, пока корабли из виду скроются, – коротко отвечает Хансен.

Над нами поднимается корабль и с ревом исчезает в грязном ночном небе. Слышен хлопок пробивного заряда – это второй взвод взрывает дверь на крыше. Пока что все работает как часы.

– Опаньки, – говорит кто-то из отряда.

Мой тактический дисплей отображает сотни красных ромбов, когда бунтовщики выбираются из убежищ и снова окружают здание администрации. Не представляю себе, как в этих переулках и темных углах могло укрыться от взгляда столько народу, но все они теперь высыпали обратно на улицу, сначала парами, потом десятками и, наконец, сотнями. Я проверяю карту и вижу, что слева от нас, на стоянке, которую сторожит четвертый взвод, творится то же самое.

– Внимание, нас окружают, – говорит лейтенант Уивинг всему взводу. Он спокоен, как будто сообщает, что сегодня на ужин будет пюре с мясным рулетом.

– Да ладно? – отвечает сержант Фэллон. – Заряжайте подствольники газовыми, – приказывает она отряду.

У меня на ремне дюжина гранат для подствольника. Четыре резиновые, две дробовые, а оставшиеся шесть – химические заряды для контроля толпы, которые в армии зовут «нелетальными», что формально является правдой. Но если соблюдать правдивость в рекламе, их следовало бы назвать «чуточку менее летальными». Они полны крайне неприятной химии, которая просачивается через любой фильтр или маску, кроме законопаченной боевой брони. В учебке, во время занятий по химзащите, нам пришлось на десять секунд подвергнуться обработке таким газом, и я знаю, что дрянь из этих гранат любого заставит пожалеть, что в него сразу не всадили пулю.

Я снимаю с разгрузки гранату и заряжаю в подствольник. Справа от меня весь отряд делает то же самое. Я высматриваю у подступающей оравы оружие и с беспокойством понимаю, что практически каждый держит что-то, чем можно бить, резать или стрелять. Год назад я был бы частью этой стаи, использовал бы смуту как отличный повод крушить и красть все подряд, но теперь я на другой стороне и не чувствую вины, наводя прицел на приближающуюся толпу.

– НЕ ПРИБЛИЖАЙТЕСЬ, – ревет на бунтовщиков сержант Фэллон. В наших коммуникаторах есть функция громкоговорителя, но мы ее обычно не используем, разве что порой пугаем приятелей. – НЕМЕДЛЕННО РАЗОЙДИТЕСЬ, ИЛИ МЫ ОТКРОЕМ ОГОНЬ.

Толпа отвечает криками ярости, а первые ряды восставших уже достаточно близко к нам, чтобы бросаться камнями, что они с энтузиазмом и делают.

– Задайте им, – говорит сержант Фэллон. – Стреляем из подствольников, заряды только газовые. Боевые – лишь для самозащиты.

Девять солдат ТА против толпы из сотен человек. Их раз в пятьдесят больше, и если они захлестнут нашу позицию, то изобьют или изрежут нас до смерти. Как мне кажется, это по определению уже самозащита, но я подчиняюсь и убираю палец со спускового крючка винтовки. Ребята рядом со мной уже наводят свои подствольники, и я присоединяюсь, целясь в середину подступающей стаи.

Винтовка дергается у меня в руках, влепляя гранату в первый ряд бунтовщиков. Она взрывается с глухим треском, и от места детонации стремительно расползается облако газа для сдерживания толпы. Девять гранат накрывают улицу перед нами одеялом белого дыма. Газовая атака немедленно останавливает движение набегающей толпы, и я смотрю, как сотни людей задыхаются, стоя на четвереньках.

– Давайте еще один залп, теперь дальше, – говорит Бейкер.

Я заряжаю вторую гранату и направляю ее поверх голов первого ряда бунтовщиков, в толпу, которая уже разбегается от ползущего облака удушливого белого газа. Слева от нас, на стоянке у администрации, которую удерживает четвертый отряд, слышна стрельба. Выстрелы не похожи на высокий сиплый лай нашего оружия. Спустя несколько секунд четвертый отряд идет в контратаку: сначала одна винтовка, потом вторая выплевывают короткие ответные залпы флешетт. Кажется, дела стремительно идут под откос.

– Следите за своими секторами, – говорит сержант Фэллон. – Если начнут палить боевыми, немедленно стреляйте в ответ.

– На этом нелетальная часть нашего концерта заканчивается, – изображает Стрэттон ведущего сетешоу, и Хансен издает смешок.

Бо́льшая часть толпы пребывает в смятении, но кое-кто из них, кажется, все еще готов драться. Сбоку раздается очередь – резкое стаккато автоматического оружия. Стоящий справа Бейкер вопит, когда пули ударяют в его броню. Он шатается, удерживает равновесие и торопливо заскакивает в укрытие, как человек, застигнутый внезапным градом. Первый выстрел со стороны толпы означает, что перчатки сброшены, и я указательным пальцем снимаю спусковой крючок винтовки с предохранителя. Когда стрелок выпускает следующую очередь, выброс тепла из дула его оружия вспыхивает на монокле моего шлема как сигнальный огонь. Я навожу винтовку на бунтовщика и стреляю. Стрелок падает в облаке бетонной пыли.

Теперь выстрелы гремят по всей улице. Некоторые из восставших отбегают с линии огня, другие набираются храбрости и бросаются на нас, кидая мусор и выкрикивая явно недружелюбные слова. Те, кто с пушками, используют толпу как прикрытие, что разумно, ведь мы не сможем расстрелять всех, даже если захотим. Я прячусь за колонну, пули атакующих врезаются в стену позади нас. Выступ второго этажа – единственное убежище возле администрации, но это еще и ловушка, закрытая с трех сторон бетонная коробка – не то место, где стоит сейчас находиться. Ободренная тем, что мы прячемся от пуль, толпа снова надвигается на здание. Я выглядываю из-за угла своего укрытия, и страх стискивает мой желудок, когда я замечаю, что первый ряд бунтарей уже в нескольких десятках метров от нашей позиции.

Я нашариваю одну из дробовых гранат на своем ремне и непослушными пальцами запихиваю ее в подствольник. Мы пока не получали разрешения использовать летальные заряды, но еще секунд десять – и будет поздно. Справа от меня Хансен и Бейкер все еще надеются усмирить толпу предупредительным огнем, всаживая короткие очереди в землю перед наступающими, но щелчки их винтовок заглушаются ревом толпы и выстрелами вооруженных бунтовщиков. Прямо напротив меня один из атакующих поднимает старенькое ружье и целится в мою сторону. С десяти метров дуло дробовика походит на ствол гаубицы, и мне вовсе не хочется выяснять, выдержит ли щиток моего шлема удар того, что сейчас вылетит из этого жерла. Я поднимаю винтовку и стреляю от бедра, выпуская на волю собственный заряд дроби.

Рявканье подствольника на секунду заглушает толпу. Под бетонным козырьком здания оно звучит достаточно громко, чтобы активировался звуковой фильтр в моем шлеме и ненадолго оглушил меня, сохраняя слух. В толпе передо мной образуется неожиданный провал. В тридцати метрах от дула гранатомета стоящих людей не осталось.