«Знаешь что? Если ты не станешь моей, я умру от любви к тебе. – А потом его рука отправилась гулять дальше, поглаживая ее бедра. – Желанная, – говорит он, – порезвись со мной прямо сейчас, а иначе – да поможет мне Бог – я лягу и тотчас же умру. Дай мне, или я погиб!»

Но Алисон отскочила от него, как жеребенок, которого собрались подковать, и тут же отвернулась от него.

«Да чтоб тебя, Николас! – вскричала она. – Ты что, думаешь, так я тебя и поцелую? А ну откатись. И руки свои подальше держи. Иначе я закричу: „Насилуют!“»

Тогда Николас принялся извиняться, от извинений перешел к оправданиям, а от оправдания – к предложению. Конечно, в итоге он добился своего: когда он закончил убеждать и прельщать Алисон, она сама уже почти на шею ему вешалась.

«Но все не так-то просто, – предостерегла она его. – Муж мой очень ревнив, нам нужно вести себя осторожно. Придется подождать. Иначе он убьет меня. Я не шучу. Мы всё должны хранить в тайне».

«Не горюй, – ответил ей Николас. – Уж кто, как не школяр, сумеет провести плотника вокруг пальца! Иначе какая польза была бы от образования?»

И они сошлись на том, что им нужно повременить и выждать подходящий момент. Николас поцеловал ее и погладил изнутри ее бедра. Потом вернулся к себе в комнату, взял арфу и начал наигрывать веселую мелодию.

И случилось так, что на следующий день, в святое воскресенье, Алисон отправилась в приходскую церковь, чтобы помолиться Спасителю. Она закончила работу, умыла личико до блеска, как и подобает всякой доброй жене. А в этой церкви служил один клирик, по имени Абсолон. У него были премилые светлые кудри, окружавшие его голову, словно нимб. Но он не был святым. Волосы его были расчесаны на пробор – тут уже потрудилась не природа, а искусные руки. Лицо было румяное, а глаза – серые, как голубиное крыло. Туфли у него были ажурные, точно витражное окно. А еще он носил красные чулки, плотно прилегавшие к ногам. Остальная одежда тоже туго облегала тело, подчеркивая красоту фигуры; он носил голубую рубашку, стянутую шнуровкой в талии. Поверх нее он надевал изящный стихарь – белый, как весенний цвет на ветке. Видит Бог, это был бойкий юноша. Он радостно исполнял все обязанности клирика. А еще он умел пускать кровь, стричь волосы и брить бороды, ловко составлял документы и подписывал договоры. Вдобавок, он знал двадцать разных танцевальных па и умел плясать по-оксфордски, вскидывая ноги во все стороны. Он играл на скрипке, пел легким фальцетом и умел бренчать на гитаре. Он знал наперечет все кабаки и таверны в городе и, разумеется, всех до единой хорошеньких кабатчиц, умел заводить с ними тесные связи и знал толк в развлечениях. Была у него парочка слабых струнок: не любил он пускать ветры прилюдно, а еще очень чинился при беседе.

И вот, в тот самый день, в святое воскресенье, Абсолон вышел со своим кадилом и, проходя между рядами, старался направлять кадило в сторону приходских дам.

Он мог бы направить в их сторону и кое-что другое. Он оглядывал их всех очень внимательно сквозь клубы ароматного дыма – и тут заметил жену плотника. О! На нее он мог бы глядеть день-деньской. Она была так мила, так хороша, так… так соблазнительна. Да, я бы сказал – если б она была мышью, а он котом, то, не раздумывая, бросился бы на нее. Он стал бы тем котом, которому достались сливки. Он так влюбился в нее и теперь так томился желанием, что, проходя с чашей для подаяния, не хотел брать ни пенни от других молодых женщин. Из вежливости – так он говорил. А я думаю, он был потрясен. Прошу прощения…

Тут Мельник умолк – ему захотелось отхлебнуть еще эля. Он поднес флягу к губам и чуть не подавился. Звуки кашля и отрыжки, которые он издавал, были отвратительны. Но потом он возобновил свой рассказ:

– В ту ночь при свете полной луны Абсолон взял гитару; он решил бодрствовать всю ночь напролет ради своей любви. И вот, он слонялся по улицам, томясь любовным желанием, и наконец явился к дому плотника. Перед самым рассветом, когда запели петухи, он встал под одним из створных окошек. И начал тихонько играть на гитаре и петь под ее звуки:

«О, милая госпожа, окажите такую любезность, смилуйтесь надо мной!»

Но от его пения проснулся плотник и толкнул жену, лежавшую рядом.

«Алисон! – сказал он. – Проснись! Слышишь голос Абсолона? Он поет прямо у нас под окнами».

А она только и ответила:

«Да, Джон, слышу. Слышу – это он».

Ну, как вы можете сами догадаться, все пошло своим чередом. Абсолон, незадачливый поклонник, грустит пуще прежнего. Он бесцельно проводит дни и не спит ночами. Он беспрестанно расчесывает волосы и смотрится в зеркало. Он шлет Алисон записочки через посредников и своден. Он клянется верно служить ей. Он поет ей песни, выводя трели, будто соловей. Он присылает ей пряное вино, мед и эль; он даже предлагает ей деньги, чтобы она тратила их в городе как пожелает. Ведь некоторых женщин можно завоевать деньгами – точно так же, как других можно растрогать добротой, а иных – взять силой. Все зависит от обстоятельств.

Случилось даже, что он – желая показать свою актерскую ловкость – согласился сыграть роль Ирода в мистерии. Но много ли было проку от всех его стараний? Ведь Алисон любила другого. Нет, не плотника. Конечно, мужа она любить не могла. Она любила студента, своего жильца, Николаса. А Абсолон лишь тратил время даром. Она лишь смеялась над ним. Она превратила его в ручную обезьянку – и потешалась над его ужимками. Да, верно говорит пословица: «Кто ближе – тот милее. С глаз долой – из сердца вон». Живчик Николас жил с ней под одной крышей, а потерявший рассудок бедняга Абсолон – на другом конце города. Можно сказать, Николас перешел ему дорогу. Что ж, удачи тебе, молодец школяр, а Абсолон пускай себе скулит. Увы!

И вот однажды в субботу плотник снова отправился в аббатство Осней. Алисон и Николас воспользовались его отсутствием, чтобы посовещаться. Вот что они замыслили. Николас придумает какую-нибудь хитрую уловку, чтобы облапошить ревнивого старого хрыча; если она удастся, то Алисон будет всю ночь нежиться в его объятьях. Они оба страстно хотели этого. И вот, без лишнего промедления, Николас покинул ее, а в свою чердачную каморку унес на подносе столько мяса и питья, чтобы ему хватило дня на два. Если плотник будет спрашивать про него – Алисон должна отвечать, что знать не знает, где он. Что она его не видала и не слыхала. Да уж не захворал ли он – служанка звала его, а он никак не отзывался.

И всю субботу стояла тишина. Николас затаился, как мышь, в своей комнатке, ел там, пил и занимался, чем хотел. Я уж не знаю чем. И так продолжалось до вечера воскресенья. К той поре старый плотник уже немного всполошился – уж не заболел ли его жилец? Вдруг это белая смерть?

«Боюсь я, – сказал он. – Святыми костями клянусь! Что-то не так с Николасом. Не попусти Господь ему внезапно помереть! В каком злом мире мы живем. Тут сегодня одного в церковь отпевать понесли, а еще в прошлый понедельник я видел его за работой».

И он позвал мальчишку-слугу, Робина.

«Ступай наверх, – велел он ему, – и покричи у студентовой двери. Если хочешь, камешком постучи. Узнай, что с ним. А потом возвращайся и все мне расскажи».