— А что скажешь, коли я тебе ее отдам? — прищуривается барон: — ну, то есть сперва сам попользуюсь… раза два-три, а потом — тебе отдам? Насовсем?

— Экхех… — давится вином сержант и поднимает голову.

— Ну вот. Решено. — вздыхает барон: — вот все и решилось. Допивай вино, пойдем в подземелье, снимем твою будущую жену со стены. Только натерпишься ты с ней… помяни мое слово. Однако же я тебя удерживать не буду. Вот тебе моя баронская клятва — клянусь обвенчать вас завтра поутру при всем честном народе.

— Право первой ночи — бурчит сержант себе под нос.

— Ну что ты как ребенок, право слово! — расстраивается барон и хлопает себя по ляжкам: — ладно! Ладно! Все такие чувствительные! Все равно она тебе рога наставлять будет, она молоденькая, а ты старый хрыч! Ладно, не буду я пользовать твою жену… первое время. Пусть медовый месяц у тебя будет, сам потом и попросишь, думаешь я не вижу, какой у нее темперамент? Заездит она тебя к черту… а и пес с тобой. Сам напросился. Допивай и пошли.

— Господин сержант просили, чтобы ему сказали! — в дверь просунулась голова Марженки: — две свечи истекли!

— Ну вот. Допивай и пошли. А то у твоей девки руки затекли уже поди. — вздыхает барон: — что за ночь… то вздерни кого на стенку, то сними. Суета сует.

— Господин сержант! — кто-то бесцеремонно отталкивает Марженку и та с ойканьем освобождает дорогу. В зал врывается стражник, молодой Анжей, как положено на дежурстве — в накидке, шлеме и с алебардой.

— Господин сержант! Атака! Дальние заставы сигнал послали! Племена собрались!

— Да твою же за ногу… — бормочет барон себе под нос: — как невовремя то… много их там?

— Застава говорит, что никогда так много не видели. — докладывает стражник: — идут бесшумно, через полдня тут будут.

— Ну что… иди, командуй, сержант. — оседает в кресле барон: — двери затворяйте да оружие из арсенала доставайте. Масло кипятите, тетиву на самострелы натягивайте. А твою кралю со стены я сам сниму… коли нас самих на ту же стенку не повесят — обвенчаю вас после битвы.

— Труби тревогу! — вскакивает на ноги сержант: — детей и баб уводите в убежище! И гонца в Империю!

Глава 11

Барон стоял на стене и хмуро поглядывал вниз. Внизу пока было чисто, пересохший ров, который в дождливый сезон радовал водной гладью, а сейчас топорщился редкой изгородью из вкопанных кольев, чуть дальше — сухая от солнца коричневая поросль. Еще дальше, там, куда стрела из арбалета пока не достанет — собиралась Орда. Замок Западного Пограничья стоял на возвышенности и куда только доставал взгляд — колыхалась темная масса из людей, ездовых ящеров, палаток и прочего, что обычно тащит с собой Орда. Над темной массой развивались флаги и отсюда не были видны изображения на них, только сами полотнища.

— В первый раз такое вижу — ворчит за его спиной сержант: — до самого горизонта все как будто в черный цвет покрасили, а ведь там, в долине — легионов пятьдесят без малого поместились бы.

— Может они мимо пройдут — без особой надежды выдает барон: — может сезон миграции у них. Или с пути сбились…

— Ну да — хмыкает сержант: — а полотнища видел? Цвета флагов?

— Это не флаги. Это бунчуки. Или как там по-ихнему… туги, вот. — поправляет его барон, вглядываясь в темные массы, двигающиеся в долине.

— Туги? Язык Пустошей учишь? Это ты правильно, пригодится — кивает сержант: — как раз на то чтобы их проклясть на понятном им языке перед тем как они тебе кишки выпустят. Говорят, мода сейчас в Пустошах голову брить да хлебным мякишем или тестом на голове как корону формировать, а потом в эту корону — масла раскаленного да кипящего наливать. Чтобы мозги закипели… как раз будет время высказаться, пока они масла кипятят.

— Типун тебе на язык — отвечает барон: — здоровенный такой, с гноем внутри. — он опускает руку на нагретый солнцем камень стены. Солнце уже уходит за горизонт, но нагретые камни с трудом отдают тепло, воздух на стене все еще горяч, душен и они на этой богом проклятой стене вечером — словно две мушки, впаянные в янтарь. Застывшие во времени. Барон смотрит вниз, на свою руку и видит, что она подрагивает от нервного тика. Он стискивает зубы и вдыхает отвратительно теплый воздух, ожидая почувствовать в нем запах нагретого руками железа, конского пота, сернистых выделений ездовых ящеров — всего того, чем и должна махнуть эта огромная, колоссальная людская масса. Но воздух безвкусен. Он стискивает кулак. Ну и что, думает он, ну и что, бывала тут Орда уже, два раза за его бытность… бывала. Отбили. И сейчас отобьем. Где этот чертов магикус?

— Хорошо, что вечер — невпопад говорит сержант: — ночью они на приступ не полезут. Надо бы наших отправить в Столицу торговым путем… может кто и успеет дойти.

— Ночью они далеко не уйдут, только ноги собьют да устанут, а у этих — ездовые ящеры вон. — кивает барон: — догонят. Гонца выслали, возле колокола мальчишку поставили — и то дело. До почтовой станции доберется, а там перекладными за два дня в Столице будет. Или за три.

— Мы столько не продержимся. — сержант вздыхает и чешет себе лоб: — видишь бунчуки-туги с желтым окрасом? Это ихние маги. До черта их там. Им и осадных орудий не надо, они эту крепость с землей сравняют, одно нас спасает — что не успели они за день подойти, так что на приступ с утра пойдут.

— Господин барон? — на стену поднимается Магнус Ио, боевой маг крепости, старый пень с прогрессирующей глухотой и с бельмом на левом глазу. Несмотря на возраст магикус был падок на хороший алкоголь и сладости, а пока был в силах — волочился за каждой девкой в окрестностях. Токмо покинула магикуса мужская силушка почитай вот уже лет десять, как и теперь он пребывал в постоянной депрессии, пытаясь заполнить пустоту в груди алкоголем и сладостями, через что стал неимоверно тучен и одышлив. На стену подняться и то два перерыва делает да пот с лица утирает платочком.

— Вот. — кивает барон на темную массу, которая в свете уходящего солнца кажется еще более темной и тени от нее — растут к крепости, словно щупальца диковинной Твари.

— Вот — повторяет барон, брезгливо смотря на магикуса, который упирается ладонями в коленки и тяжело дышит. На стене есть уступ из камня и можно сесть, но он не решается — все стоят и сейчас садится спиной к пустошам — было