В эпоху королевы Елизаветы I большинство матерей в Англии сами кормили младенцев дома, хотя многие знатные дамы в Англии и Шотландии нанимали кормилиц[125]. Существовала значительная разница во взглядах фундаменталистов-протестантов, которые считали грехом использование кормилиц, и католиков, которые так не считали. Пуританские проповеди и памфлеты были посвящены тому, что женщины, которые не кормят грудью, не выполняют свой долг перед своими детьми и перед Богом. Поэтому женщины из семей ревностных пуритан чаще сами кормили своих детей, чем католички и умеренные протестантки.

Некоторые матери были вынуждены отказаться от грудного вскармливания по причине слабого здоровья. Другие приглашали кормилиц, потому что этого требовал их статус. Один историк, комментируя тот факт, что в конце XVI и начале XVII веков услугами кормилиц стали пользоваться чаще, пришел к следующему выводу: «Дамы эпохи Тюдоров и Стюартов так редко кормили грудью своих детей, что материнское грудное вскармливание рассматривали как признак бедности или необычайной преданности своему ребенку»[126]. Были еще и авторитарные мужья, запрещавшие женам кормить детей грудью, потому что это мешало сексуальной жизни супругов[127]. Так как в центре внимания все чаще оказывалась эротическая грудь, а не материнская, то многим знатным дамам приходилось выбирать, кому отдать грудь: мужу или ребенку. К сожалению, женщины Елизаветинской эпохи практически не оставили свидетельств своего отношения к этому вопросу.

В XVII веке британские женщины заговорили громче. Некоторые из них оставили письменные свидетельства — в письмах или в напечатанном виде, — выражавшие их поддержку материнского кормления грудью. Среди них была Элизабет Клинтон (1574–1630?), проследившая историю этого «долга» до библейского прецедента: «Кто станет теперь отрицать, что долг матери кормить свое дитя, ежели по этому пути пошли благочестивые матроны: Ева, мать всех женщин; Сарра, мать всех верных; Анна, услышавшая о Господе; Мария, благословенная между женами…» («Детская графини Линкольн», 1622). Такая женщина, как королева Анна, жена Якова I (1566–1625), встала на сторону тех, кто ратовал за кормление детей грудью. Правда, ее собственный пример был в большей степени основан на отличии от других женщин, чем на сходстве с ними. Действительно, она выступила против кормилиц, мотивируя это тем, что она не желает, чтобы ее королевский младенец впитал вместе с молоком кормилицы черты ее характера: «Неужели я позволю, чтобы мое дитя, ребенок короля, сосал молоко подданной и смешивал королевскую кровь с кровью служанки?»[128] Но каковы бы ни были их причины, некоторые женщины, занимавшие высокое положение, выступили в защиту материнского грудного вскармливания, пытаясь убедить других матерей последовать их призывам.

Была еще одна тема, на которую начали открыто высказываться английские женщины — их эротические чувства. Это была смелая вылазка на территорию, традиционно считавшуюся мужской. Одна поэтесса, известная как «Элиза», написала ироническое обращение под названием «Подруге о ее обнаженных грудях». В нем она одобряет подругу за то, что та не прикрывает грудь, следуя капризной моде. Но более глубокий смысл стихотворения заключается в том, что ее подруга надеется соблазнить «одного распутного любовника». Будь осторожна, предупреждает подругу поэтесса, ведь всевидящий Господь «увидит грех сквозь твою обнаженную грудь / И накажет тебя за то, что внутри» («Детки Элизы», 1652).

Более известная поэтесса и драматург XVII века Афра Бен (1640–1689) сделала большой шаг вперед, рассказав о женской чувственности так, как не удавалось ни одной женщине в английской традиции до нее. Это обеспечило ей репутацию «похотливой проститутки»[129]. В своем стихотворении «О можжевельнике, срубленном на баски» она представила типичную картинку. Пастушка уступает пастуху: «Задыхаясь, он грудь свою с ее соединил». Но потом история приобретает иронический оттенок. Дерево, укрывавшее парочку во время любовных утех, в конце концов срубили и пустили на изготовление басок для женских корсетов. Поэтесса тщательно придерживается фривольного и порой циничного тона, который вошел в моду в середине XVII века, если речь шла о груди. Дамы в эпоху английской Реставрации (1660–1688) и при дворе французского короля Людовика XIV (1643–1705), разумеется, развлекались. Но я подозреваю, что некоторые из них лишь тяжело вздыхали, слушая иронические монологи, удачные мадригалы и загадки, посвященные их грудям.

Последовательница Афры Бен, известная как «Эфелия», чуть ближе подошла к тому, чтобы выразить подлинное женское желание в своем стихотворении «Первое приближение любви». Заняв позицию зрителя, а не того, на кого смотрят, она вспоминает о том, как его внешний вид поразил ее сердце, и умоляет божество любви «сделать его грудь такой же теплой, как моя» («Женские стихотворения», 1679). В этом случае мужской и женской груди предоставляются взаимные возможности.

Постоянное соревнование двух ипостасей груди — эротической и материнской — помогут выразить два английских текста середины XVII века. Первые строки взяты из стихотворения «На грудь Джулии» поэта-рыцаря сэра Роберта Геррика (1591–1674):

Второй текст — это надпись на надгробии.

Эротизацию груди в эпоху Возрождения следует понимать в контексте новой волны сексуального освобождения, феномена, который несколько раз подряд достигал пика[131]. Впервые в иудаистско-христианской истории человек как творение Божье, а не Бог был объявлен мерилом всего сущего. Тело человека стало первичным по отношению к телу Бога, и физическим удовольствиям был дарован статус всеобщих прав. Как только итальянцы и французы подхватили эту лихорадку, они заразили ею всю Европу. Даже германские государства, если верить ярости Лютера, стали рассадником недозволенного сексуального поведения. «Женщины и девушки, — утверждал он, — начали ходить голыми спереди и сзади, и некому наказать или поправить их»[132].