Соревнования начались на летном поле. Конкуренты должны были добрых двадцать миль пролететь над берегом и затем вернуться в Довиль, где нужно было посадить аппарат на воду между двумя буями, плескавшимися в нескольких метрах от пляжа.

Как в волшебном сне, Стив взмыл в воздух, внезапно сбросив весь груз, отягощавший его после отъезда с виллы. Отныне существовали только ветер и море. Сверять курс по солнцу! Сверять курс по Файе! Лететь быстрее, еще быстрее. Играть со стихией, победить ее, заставить покориться, так же как и белокурую танцовщицу.

В час пополудни вся толпа, слипшаяся в единое целое на возведенных на пляже трибунах, поднялась навстречу огромному шмелю, выскочившему из-за горизонта. Он закрутил вихрь, потом помедлил, попыхтел и бросился в волны посреди фонтана пены.

Это был победитель. Механики кинулись к гидроплану. Женщины, с зонтиками в руках, прямо в своих длинных платьях, даже не сняв обуви, по пояс заходили в воду. Механики подхватили на плечи вышедшего из кабины авиатора. Возбуждение достигло апогея, — и тут, же всех охватило разочарование: это был не Бреге[43]и не Сантос-Дюмон, а американец, некий Стив О’Нил. Он не так уж плох, но в общем-то всего лишь американец! Куда же подевались все французские знаменитости?

Ему лениво протянули бутылку шампанского, и он выпил ее всю прямо из горлышка. Фотографы и репортеры уже отвернулись от победителя, когда у одного из них возникла идея спросить его, не желает ли он посвятить свою победу кому-ни-будь из отдыхающих в Довиле.

— Разумеется, — ответил авиатор с удивившей всех готовностью.

Заинтригованные фотографы снова приблизились, дамы, совершенно промокшие, навострили уши. Стив закинул назад свои непокорные пряди, пригладил усы и торжественно объявил:

— Я посвящаю мою победу Файе!

На какое-то мгновение все оцепенели, но один из журналистов прыснул со смеху:

— Файя? Маленькая белокурая кокотка?

И все уже кричали:

— Где же Файя?

— Она ждет меня, — ответил Стив. — Она ждет меня… там… — И он неопределенно указал рукой на трибуны.

Журналисты и фотографы ринулись туда, но Файи нигде не было. Они обшарили все настилы под зонтами от солнца, обошли все кабинки для переодевания — пусто. Тогда решили наведаться в «Нормандию», где у каждого были свои источники информации. Это были уже вторые соревнования за день, где пальма первенства досталась неизвестному репортеру, совсем новичку. За неделю своего пребывания в Довиле он добился благосклонности горничной, убирающей в коридоре второго этажа «Нормандии». Она без осложнений провела его в апартаменты, сданные две недели назад одной из самых видных персон, гостивших тогда в Европе, — магарадже Карпуталы. Спрятавшись за вешалкой, журналист мог наблюдать ту сцену, которая через полчаса стала достоянием всего Довиля: распростершись на кресле, Файя отдавалась страстным поцелуям индийского принца, зажимающего в руке бриллиант самой чистой воды. В передышках между поцелуями он шептал ей что-то, в основном упоминая о деньгах.

* * *

Едва избавившись от надоедливых журналистов, Стив исчез. Он прыгнул в свой автомобиль и погнал к вилле. Трясясь на ухабах, он поймал себя на том, что напевал регтайм. Кто не был бы счастлив на его месте? Сейчас Файя встретит его у входа, и он просто скажет ей: «Я выиграл в честь тебя соревнования», — и они сразу же забудут о трех днях, проведенных без любви.

Воображая сладостные мгновения, Стив представлял возлюбленную в ожидании за стеклянным панно с нарциссами. Он так спешил, что в конце пути не дал себе труда запарковать машину сзади дома, а кинул ее на дороге, устремился ко входу, толчком открыл дверь, но привлекший его внимание предмет остановил порыв. Небольшой конверт. Записка, просунутая между засовами двери. Он поднял взгляд на витраж из страха, что она наблюдает за ним оттуда, смеясь своей шутке.

Коридор был пуст, как и лестница с витражом, как пуста была и комната, пустынен сад.

Он спокойно развернул записку, так как уже, казалось, все понял. Но ее содержание было еще ужаснее:

«Стив, если ты захочешь, то в другой раз. Я занята. Только без ревности, любовь моя! Это портит все удовольствие».

И добавила один из своих постскриптумов, секретом которых владела:

«Помни, что я лишь кокотка. И ты солгал мне: нет, я не красива».

Эти последние строчки были написаны чуть дрожащим почерком. Но в то же время слово «кокотка» было три раза яростно подчеркнуто.

Итак, его публично обманули. Оставаясь практичным даже в самые болезненные для себя моменты, Стив отметил, что Файя не упомянула ни о жемчуге, ни об аквамарине. А главное, она написала «любовь моя» — черным по белому, два нежных слова, до сих пор не слетавшие с ее губ.

Не должно быть никакого другого мужчины — это решение было принято сразу. Он молод, силен, неудержим. Он будет единственным. И завоюет ее. Чтобы поставить точку на всех этих идиотских историях с кокотками, он женится на ней. Добровольно или силой.

Этим же вечером в безукоризненном костюме, впервые пригладив свои вечно торчащие волосы, Стив вторгся в игорный дом. Большими шагами, ко всему безразличный — будь то последние светские нововведения, подобранные до колен платья, или большие красочные цветы на чулках, — он пересек зал и подошел прямо к Файе, сидящей рядом со своим магараджей, который каждый вечер играл по-крупному и проигрывал с равным постоянством.

Стив сел напротив, бросил на ковер десять тысяч франков и начал выигрывать. За его спиной над ним посмеивались, шептали довольно грубые шуточки. Решив, что набрал достаточно денег, Стив тщательно умял свои пачки, часть из них распихал по карманам, а остальное бросил в лицо индийскому принцу.

— Возьмите это, — прошипел он по-английски, — вы на этом сэкономите столько же, сколько на налогах с ваших подданных!

Потом он завладел рукой Файи и повел ее к выходу. По общему мнению, она удивительно легко ему покорилась.

Но магараджа ничего не видел и не слышал: ни оскорблений американца, ни, в особенности, ухода своей только что завоеванной красавицы, — и все так же продолжал играть и проигрывать.

* * *

Так в этом году закончилась Праздничная неделя — последняя перед долгим перерывом. Но никто не догадывался об этом или не хотел задумываться. Начиная со следующего дня все — от аристократов до полусодержанок, от полуночного танцовщика танго до певицы, увитой жемчугами, — начали упаковывать чемоданы. Летний сезон заканчивался. Аристократы по одному разъезжались в свои замки к семьям, где до середины сентября, до переезда в Париж, другие аристократы должны были их навестить. Во время чая, за завтраком на веранде они обсудят женитьбы, арендную плату, корма; целые вечера будут посвящены коварству Альбиона: «Поскребите англичанина и вы обнаружите еврея!» Наконец, время от времени, между гольфом и теннисом, будут оцениваться шансы кайзера, если ему вдруг взбредет в голову ввести войска. Потом, как всегда, придут к выводу, что эта тема скучна до смерти.