А ещё голубей любит. Рассказывал раньше, как в детстве с пацанами голубей гоняли, как целые голубятни держали. В Москве-то их не особо подержишь сейчас, почему и скучает до сих пор. Опять же, как приедет в свой Павловский Посад, так норовит к знакомым сходить, у кого голуби водятся. Залезет под крышу, свистит, руками машет!..

Бытовые обстоятельства, в которых жила семья Тихоновых, тоже не располагали к веселью. Ну, во-первых, про жильё сказать нужно. Пока учились, хоть чуланчик, но в общежитии вгиковском имели. А когда получили оба свои дипломы с отличием и в Театр-студию киноактёра были зачислены, пришлось из институтской общаги уходить с Володей на руках. Не совсем на улицу, понятно, но и не в хоромы царские, не в те высотные здания, о которых Нонна мечтала, когда в Москву впервые пять лет назад приехала. Дали жильё, называется. Хоть и именуется дом «строением барачного типа», да только как барак ни называй, он всё равно бараком останется.

И только спустя время расстаралось руководство театра дать комнату для молодой семьи. В коммунальной квартире. Как раз четыре комнаты — на четыре семьи. После барака вселялись — счастливые! Только вот поубавилось счастья, когда выделили по ордеру комнату… проходную. Да ещё пожарные категорически запретили хоть какую-то стеночку поставить, отгородиться, чтобы чужие люди не ходили через неё. Нельзя, мол, безопасность пожарная нарушается. Такое вот издевательство и получилось. И не на день или там на месяц. (Но Нонна поначалу и представить не могла, что жить в проходной комнате коммуналки придётся целых десять лет!) А в комнате попробуй-ка все разместись — муж, жена, маленький Володя, да ещё, бывало, няню приходилось брать, а к тому же почти постоянно кто-то из кубанских родственников жил. Так вот и ютились… На кухне общей — тоже не рай. Два на два метра, плита газовая на четыре конфорки — и это всё на четыре семьи. Все хозяйки как соберутся готовить, так не повернуться. Пока доберёшься до своей кастрюли или сковородки, уже всё сбежало или подгорело… А тут ещё сынишка не вовремя проснётся, маму зовёт. Бросишь всё, бежишь к нему, любимому, ясноглазенькому… А сколько, бывало, на руках его по городу носила? Не всегда ведь есть с кем оставить — приходилось и на работу, в театр брать, как в институт раньше. Спешишь на работу, а тут — глядь — пелёнки опять намочил. Присядешь на лавочке в скверике где-нибудь, а то и около газетного киоска пристроишься на прилавке — и пеленаешь. Такие вот дела…

А с деньгами какая ситуация, разве лучше? Сталинскую премию-то давно потратили, ведь нельзя было Нонне своих с Кубани не поддержать. Без неё кто о братьях-сёстрах позаботился бы? А Вячеслав — нет, не возражал, напраслину на человека возводить не нужно. Он ведь тоже не из графской семьи — из рабочей, цену деньгам знает, но и цену помощи людской тоже знает. Сам, если понадобится, готов с себя последнюю рубаху снять и отдать тому, кому она ещё нужнее окажется. Да и гордость у него тоже ведь своя имелась, чтобы распоряжаться, как полученные женой деньги потратить…

В общем, быстро ушла премия, а жить-то дальше и Володьку растить нужно. А какие там заработки у молодых актёров — смех один! Вот-вот, через слёзы. Так что приходится каждую копеечку считать. До получки, как ни экономь, а дотянуть не получается. Приходится, хоть и стыдно, по соседям ходить. Обойдёшь не один этаж, пока упросишь одолжить до следующей зарплаты хоть сколько-нибудь. Взмокнешь вся, вспотеешь, пока по лестницам бегаешь. Не выдержишь, придёшь вся в слезах — и к мужу: да кто ты такой, в конце концов? Глава семьи, кормилец — или так, для мебели?! Сделай хоть что-то, чтобы так не бегать, не унижаться. Плечами пожимает: что ты тут сделаешь? Я же деньги не печатаю, говорит. Когда рожала, моего согласия не спрашивала… Любимая это тема у него — нет-нет, а вернётся к своим упрёкам. Иногда покажется, что всё, забыл уже об этом, да не тут-то было.

А ведь бывало, что и находила у него время от времени деньги, пусть и небольшие, где-нибудь в кармане. Не трогали, получается, его жёнины слёзы. Нет, не на выпивку припрятывал, врать не буду, но разве от этого легче?

Красоту свою он зато всегда ценит, осознаёт. Мужчина видный, надо признать. Вон сколько женщин на него поглядывают да Нонне завидуют! А он тоже любит на себя в зеркало взглянуть лишний раз. И любит, чтобы нянчились с ним: принесли, подали, убрали. Только что с ложки кормить себя не требует. А вот если Нонна принарядится и в центре внимания окажется, не нравится ему, мрачный сразу становится. В гости к кому-нибудь соберутся, так он десять раз по дороге напомнит, чтоб не пела свои частушки. Ему хоть арии пой, хоть народные песни, хоть городские романсы какие-нибудь — всё равно частушками окрестит. Не потому, что разницы не понимает (актёрское ведь образование, как-никак), а просто так больше недовольство выразить можно.

Нонна иногда так в душе рассердится, что в компании, наоборот, разойдётся со своим пением. Другие гости хлопают, подзадоривают, а она знай себе заливается. Поморщится он, но при людях старается замечаний не делать. Зато потом, когда домой пойдут, своего уже не упустит. Будет всю дорогу отчитывать.

В гости, правда, не так уж часто выбирались. Не особо Тихонов такие походы и любил. А в свою проходную коммуналку тоже особо никого не пригласишь, даже если он и был бы не против. У людей, посмотришь, через день праздники. А тут даже день рождения Нонны никогда не отмечали. Тихонов про него, похоже, вообще каждый раз забывал. Так ни разу за всё время и не поздравил супругу. Нонна ждёт до самого вечера: а вдруг всё-таки вспомнит, скажет доброе словечко? Куда там! Ложатся спать, а он так и не поздравил за день…

И как вот жить с таким мужем? Как вечер близится, так придумываешь себе хоть какое занятие, чтобы на работе или где в городе подольше остаться, не возвращаться в свою комнатушку. И у него, видно, такое же чувство. Только Нонну дома сын ждёт, поневоле нужно поторапливаться. А мужу в этом смысле проще…

Плачет Нонна, изливает матери свои обиды, но только понимания не находит. Ирине Петровне, понятное дело, дочку жаль. Тоже заплачет, но на своём крепко стоит: нельзя вам разводиться! Володька — это во-первых, это ты сама понимаешь. А во-вторых, пропадёшь ты без мужа, одна будешь век коротать. Чем тебе он неугоден? Не пьёт, правда ведь? Не гуляет по бабам, глазами на чужие юбки не стреляет. А ведь мужик красивый — такой только мигнёт, как сразу девки сами на него вешаться начнут. Так нет же, соблюдает верность. Честный, этого у него не отнимешь. Что, может, неправду говорю? Я ведь, доню, насмотрелась за свою жизнь, какие они, мужики, бывают. Вон сколько семей перед глазами прошло… А хоть бы и отчима твоего взять. Чем в конце концов наша жизнь с ним закончилась, сама ведь знаешь. А тут — мужчина хороший, домашний, добрый. Он тебя никогда не бросит — надёжный потому что. Семьянин он, только ты по глупости пока этого не понимаешь, потому что на принца какого-то рассчитывала. А в жизни по-другому выходит чаще всего. Говоришь, скучно тебе с ним, не разговаривает? А что лучше, если бы пьяные скандалы каждый день устраивал да тебя вокруг дома гонял? Да Володьке только такой отец, как Слава, и нужен. Ты уж мне поверь! Говоришь, не любит сына? Так это у мужиков часто бывает, что не сразу привыкают к детям своим. На всё время нужно, а ты слишком нетерпеливая, всё сразу хочешь. Сама говоришь, что он теперь чаще стал с маленьким играть, на руки брать, что смеются весело, руки друг к другу тянут… Так что про развод даже не помышляй — лучшей доли не найдёшь, и не рассчитывай. А пальцами все сразу тыкать начнут. Он-то себе быстро найдёт кого-нибудь, ему-то куда как просто будет. А вот ты нагорюешься одна, так вспомнишь мои слова… Терпи, доню, пока терпится.