Сумму Смолин конечно же знал заранее — но все равно, грустнопокривившись, сказал:

— Ого…

— Профессионализм и качество денег стоят, —сообщил молодой человек банальную истину.

— Да я понимаю, — сказал Смолин. — Просто сденьгами следует расставаться, тоскуя и стеная, так оно легче как-то… Вот,пожалуйста.

— Звоните, если что…

И оба молодых человека улетучились вместе со своей хитройаппаратурой, оставив Смолина в одиночестве. Он сел за стол в кабинете Шевалье,взял черную штучку, повертел меж пальцев. Черный пластмассовый брусочек длинойс зажигалку и толщиной с две, из одного торца торчит проводочек в чернойизоляции, не длиннее сантиметра. Каменный век, конечно. По сравнению сновомодными крохотульками, к коим, конечно же, привыкли эти ребятки. И тем неменее штука эффективная: в радиусе до ста метров можно слушать все, о чем вкомнате говорят, с помощью прозаического транзистора. Нужно только знать, накакую частоту настроиться. Сел в машине, включил — и мотай на ус…

Вот именно, девяностый год. Тогда Врубель еще не расплевалсяс родным Союзом художников и не покинул его ради антикварного бизнеса.Наоборот, по уши погряз в тамошних интригах. И, дабы быть в курсе замысловколлег по ремеслу (какие-то у них там собрания, заседания шли, власть и постыперераспределяли), украдкой положил на высокий шкаф именно этого типа микрофон.И узнал немало для себя полезного — о чем сам тогда же Смолину рассказывал итехническое чудо демонстрировал… ну, быть может, и не этот самый экземплярчик,однако вышедший, несомненно, из мастерской того же умельца. Покойный СемаКалитин с бывшего радиозавода их в свое время клепал, как пирожки. Золотые рукибыли у человека, и мозги вроде бы имелись, но вот поди ж ты, романов начиталсяи стал играть в промышленного шпиона на полную катушку, хоть и предупреждали егоумные люди. Неизвестно — и слава богу — во что он такое влез, но обнаружился онв девяносто втором, километрах в двадцати ниже по течению Шантары в полномсоответствии со старыми виршами: «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…» Аведь говорили олуху: у нас не Чикаго, у нас гораздо хуже, клепай и продавай, асам не лезь…

Да, Врубель и девяностые. Можно, конечно, сослаться насовпадение, — не один мешок этих прибамбасов налудил Сема, — но немноговато ли совпадений? Когда совпадений слишком много, это и не совпадениявовсе…

Значит, Шевалье слушали. А поскольку жучок обнаружился лишьв одной из трех комнат немаленькой «сталинки», можно, пожалуй что, выдвинуть итакую гипотезу: некто отправил к Шевалье переговорщика, а сам сидел в машине,очень может быть тут же, у подъезда, слушал в оба уха, потому что сам,допустим, не хотел светиться во всем этом деле… Ну, в конце концов все этиверсии и не нужны уже…

Он взял со стола бумагу и неизвестно зачем еще развнимательно перечел недлинную записку от Шевалье, датированную началом прошлогомесяца.

«Базиль! Обдумавши все старательно, прихожу к выводу, чтолучшей персоны на роль душеприказчика не подберешь. Ты чертовски подходишь.Инструкции простые: не заморачиваясь романтикой и прочими благоглупостями,продай все, по хорошей цене, а пистоли и луидоры — на счет «Рапиры». Еслизахочешь что-то на память, ради бога. «Avansez, nes tombez ha».

Среди достоинств Смолина знания французского никогда нечислилось, но эту фразочку он от Шевалье слышал раз несколько. Будь здоров и непадай. Не самое глупое изречение, господа…

Ну, прикинем. Записка эта написана всего днем позже, чембыло по всей форме составлено завещание, согласно коему единственнымнаследником Шевалье становился гражданин Смолин В. Я. Интересно, на него ужетогда начали давить, и он понял, что дело серьезное? Или просто, какпредусмотрительный человек без близких родственников, задумался о будущем? Авпрочем, какая теперь разница…

Откинувшись на спинку кресла, упекая дым в потолок, Смолинразглядывал большую застекленную фотографию, висевшую аккурат напротив. Цветнаяфотография (должно быть, качественная американская пленка), но сразу ясно, чтосделана она десятилетия назад, — даже если не обращать внимания на лица.Ну а ежели обратить…

Трое на фоне редколесья, все в светло-зеленой форме беззнаков различия, с громадными пистолетами на поясах. Слева — молодой белозубыйнегр, самый высокий из троицы, самый из них веселый, уперевший руки в боки. Вцентре, конечно же, Шевалье, каким он был лет сорок с лишним назад. А справа…

Тот самый легендарный деятель, чьи берет и борода известнысейчас всему миру — увы, исключительно благодаря усилиям циничных козлов,превративших эту физиономию в раскрученный коммерческий брэнд… Че Гевара,конечно.

И надпись, занявшая весь нижний правый угол фотографии.«Компаньеро Контратьеф» — это еще можно понять, а вот остальное Смолин понятьне мог по причине совершеннейшего незнакомства с наречием Дон Кихота. Иразмашистая подпись Че. Шестьдесят третий.

Смолин вдруг обрушился в прошлое, в свое безмятежноепионерское детство, когда жизнь была прекрасна и удивительна, когда трещалибарабаны и заливались горны, а из репродуктора рвалось:

Куба, любовь моя! Остров зари багровой… Слышишьчеканный шаг? Это идут барбудос…

«Шестьдесят третий год, — подумал Смолин, охваченныйнекой угрюмой, тяжелой тоской. — Мы были сопляки, мы во все это верили… аПашка, дурак, вздумал вдруг, кривляясь, проблеять неведомо кем пущенную пародиюна эту песню:

Слышишь собачий лай? Это идут барбоски. Ты поскорее в кустыудирай… Слышишь собачий лай?

«Мы его побили, — вспомнил Смолин. — Мы его побилидружно и качественно, хотели сорвать пионерский галстук, но Пашка убежал, хнычаи разбрызгивая красные сопли, и никому потом никогда не пожаловался, хотяябеда-корябеда была та еще… Мы были искренни в той ярости… и, пожалуй что, неследует над ней смеяться, потому что, как ни прикидывай, эти кубинскиебородатые парни были совсем не то, что нынешние долбаные террористы. И детствасвоего пионерского пронзительно жаль в первую очередь оттого, что мы тогда былисчастливы непонятным и невозможным сегодня счастьем, мы жили в лучшей на светестране в самое лучшее время… ну, главное, мы в это верили, и точка…

Нет уж, — подумал он уверенно, — фотография впродажу не пойдет. Перебьются».

Он был не сентиментален, ничуть. Он просто-напростособирался себе оставить, коли уж имел на то право, фотографию с Че и еще однуштуку — эту по соображениям вовсе уж не ностальгическим.

Выйдя в гостиную, он подошел к стене, и не обращая вниманияна прочий холодняк, украшавший ее в превеликом множестве, уверенно снял скрючка шпагу в черных ножнах, обнажил, крест-накрест махнул клинком, размашистои умело — и дважды шумно прогудел рассекаемый воздух.

На вид — сущая безделушка, игрушка этакая весом всего-то вчетыреста граммов. А на деле — смертельное в умелой руке оружие, способное всекунду отправить человека к праотцам или куда ему там ближе.