– Думаешь, мы такими станем?

– Я не знаю. – И добавила: – Может, мы станем какими-то другими?

И подумала: «Ну и пусть мы не такие, как он. Зато мы являемся самими собой. Если уметь это ценить…» Озвучить не успела – Дэйн обреченно хмыкнул.

– Б…дь, я знал, что эти хреновые сны до добра не доведут. Но довели они не меня, а бабку.

– Ты ни при чём.

– Ну да, как же…

– Совпадение. Случайность.

– Ты в это веришь?

– В данном случае – верю.

В конце концов, Матвеевна жива. Дрейк или Джон ей могут помочь. А насчет снов – мы ведь так и не позвонили Лолли…

– Разберемся, – произнесла я, когда молчание затянулось. Кажется, мы все еще отходили от «обратного хода».

– Жрать хочу, как зверь, – проворчал Эльконто. – Слушай, у тебя тоже от этого сдвига кишки слиплись?

И не только кишки. Кажется, у меня внутри все слиплось в один комок и теперь раньше вечера не разлепится.

– Хочешь, сходим туда, где продают местные беляши? – предложила я неожиданно. Сама не знаю зачем.

Дэйн взглянул на меня. С красными глазами и белым ёжиком снайпер выглядел устрашающе. Как сумасшедший берсерк.

– Думаешь, местных обитателей не испугает мой вид?

– Испугает.

Почему-то стало смешно.

– Вот и я том же. Давай лучше к нам. Обратно. Стиви меня залечит, а там хоть беляши, хоть хмуляши. А после к Лолли.

Я кивнула.

Нордейл

«А если это было покушение на меня? На кого-то из отряда через меня? На Уровни, черт возьми? Если бы эта штука растворила Ани, когда та ее подняла? Если бы чертову «пуговицу» съел Барт?»

Слова, сказанные недавно Дэйном в кафе, крутились в моей голове призраками неприятных вероятностей, заставляя нервничать. И по коридорам Реактора я шагала быстро.

Кабинет Дрейка.

Сюда никто и никогда не входил без стука, только я. Еще, может, Сиблинг. Остальные, особенно не приближенные к пониманию, что есть Реактор и Комиссия в целом, испытывали перед этим кабинетом массу чувств – страх, тревогу, бессилие и бог знает что еще…

Но не я.

Внутри оказалось пусто. Кабинет Творца Уровней – а мебели почти нет. Как нет и излишеств, личных вещей, чего-то, указывающего на статус, величину достижений, гордыню владельца. Гордыни не было. Владельца тоже.

Зато был висящий посреди комнаты текст, предназначенный мне. Короткий, лаконичный – светящиеся в воздухе строки:

«Я занят. Дварт передал информацию. За соседку родственницы не беспокойся; Джон свяжется с тобой, когда будет свободен. Поможет. Лолли освободится не раньше семи вечера, я его нагрузил».

И две изогнутые скобки в конце, напоминающие сердце.

«Люблю» – вот что передавали завершающие символы.

Я выдохнула и опустилась на единственный стул.

«Все в порядке, не беспокойся» – вот что передавало сообщение. «Все в полном порядке. Под контролем».

Стало легче, спокойнее. Значит, Эльконто не прав или прав не совсем. Значит, прямой угрозы нет, иначе Дрейк среагировал бы быстро. Значит, Матвеевна может еще «повисеть» в пространстве без риска для здоровья или жизни – хорошо. Я верила Дрейку, умела полагаться на его слова без вопросов. Если сказал, что Джон поможет, значит поможет.

Здесь не тикали даже часы. Ни штор на окне, ни меловой доски на стене, которая появлялась исключительно для моих занятий. Я зачем-то потрогала угол стола – твердый. Все знакомо, стабильно, привычно.

Беспокойство отступило. Выдох. С минуту я сидела в тишине почти без мыслей.

Получается, до семи вечера я абсолютно свободна. Застыли солнечные пятна на стене; залипла я в собственном безмолвии, а спустя мгновение снова задумалась о том, о чем думала в последнее время часто – о подарке Дрейку. Как же все-таки выразить чувство? В строчках? Я согласилась бы и на стих, если бы на ум шли рифмы. Но они не шли. Зато почему-то возник в воображении французский блошиный рынок – разложенные на столах антикварные вещи. Чаще всего старый бесполезный хлам, но иногда – ценный раритет.

И я задумалась – для чего в голове появилась эта идея?

Она возникла отдельным кадром, как стрелка компаса. И я тряхнула челкой – блошиный рынок? Какой подарок можно там отыскать – амулет с чужой фотографией, зеркало в потертой раме, старинный томик чужой поэзии? Но идеи сверху – не то, что стоило рассматривать с точки зрения логики, уж я-то знала. Они наводка, маяк, своего рода ступень невидимой лестницы, на которую просто стоит шагнуть. И если такая сама подстилается под ногу, нелепо уводить в сторону ступню.

Но… блошиный рынок? Нонсенс.

Думая, однако, о крытых скатертями столах, стоящих на мощенных брусчаткой улицах, я вдруг поняла, что соскучилась по Парижу.

Просто так, безо всякой логики.

И решила – почему нет? Ведь я свободна.

* * *

Мне нужен был этот воздух – другой, напоенный ароматом цветущих вдоль Елисейских полей Адамовых деревьев. Нужны были трепещущие на ветру кончики красных тентов, гам прохожих и машин, затесавшийся в общий рокот звук аккордеона. Блики на витринах дорогих магазинов, выпуклый рельеф белокаменных домов, витые фонари и крутящиеся колонны-афишницы, рекламирующие грядущие концерты. Вокруг красивый и вычурный французский: в словах, звуках, написании фраз – другой мир. Франция всегда казалась мне отдельным миром, а сейчас я шагала по серым плитам проспекта и смотрела на туристические товары, кованые решетки, ведущие во дворы, солнечные блики сквозь листву, удивительной красоты балконы, небо… На небо здесь не смотрел никто. Почему-то. А оно везде красиво.

И выдыхалось в воздух «Дрейк». С тобой здесь было бы замечательно.

Красивый манекен в окне бутика – улыбка.Дрейк.

Целующаяся парочка на лавочке. Мечтательность.Дрейк.

Мы бы с ним купили сладкую вату, заглянули в первый попавшийся магазин. Мы бы шли, обнявшись, мы бы смеялись, мы бы просто чувствовали друг друга, как чувствовали везде. Просто его рука вокруг моей талии, и целого мира не надо.

На мне легкие мокасины, юбка вьется вокруг лодыжек; кто-то пьет кофе из маленьких чашек в кофейне.

Вдали Триумфальная Арка, и бесконечно сигналят друг другу водители – я же ощущаю лишь романтику, плывущую вдоль города, вдоль Сены, поверх всего, о чем думают люди.

Дрейк. Почему нам с тобой хорошо везде?

Нестерпимо захотелось вдруг в парк аттракционов на Колесо обозрения. Созерцать эту красоту с высоты птичьего полета, чтобы свобода, чтобы воздух, а снизу статуи, зелень и где-то – Лувр.