начал говорить первый, описывая ему все свои достоинства и сокровища, и сказал Ранкюну, что его племянник служит у одного откупщика; что этот племянник вошел в большую дружбу с откупщиком податей[122] Ральером, во время пребывания того в Мансе для собирания налогов, и обнадежил Ранкюна, что выхлопочет ему через посредство племянника такое же содержание, как получают королевские комедианты.[123] Он сказал ему также, что если у него есть родные с детьми, то он выхлопочет им хлебное духовное место, так как его племянница замужем за братом одной женщины, содержанки дворецкого одного провинциального аббата, у которого есть прекрасные духовные места для раздачи.

В то время как Раготен рассказывал о своих подвигах, Ранкюн, вошедший во вкус, только успевал наливать до краев стаканы, которые опустошались почти мгновенно; Раготен не осмеливался отказать человеку, должному так много сделать для него. Наконец, наглотавшись вдоволь, они опьянели. Ранкюн, по своему обыкновению, становился все важнее, а Раготен так отупел и отяжелел, что склонился на стол и уснул. Ранкюн позвал служанку, чтобы велеть приготовить постель, потому что в его гостинице все уже спали. Служанка сказала, что можно приготовить две постели, но что господин Раготен находится в таком состоянии, что нет надобности его будить. Да он и не проснулся, а как нельзя лучше спал и храпел. Пока две из трех кроватей, которые находились в комнате, не были покрыты простынями, он и не просыпался. Он проклинал служанку и грозил избить, когда она доложила ему, что постель готова. Наконец, когда Ранкюн повернул его на стуле к огню, который зажгли, чтобы просушить простыни, он открыл глаза и без возражений позволил себя раздеть. Его положили на постель как можно более удобно, а Ранкюн лег в свою, сначала заперев двери. Спустя час Раготен проснулся и встал с кровати, я хорошо не знаю зачем; он так заблудился в комнате, что опрокинул всю мебель и сам падал несколько раз, но своей кровати не мог найти, а наконец наткнулся на кровать Ранкюна, раскрыл его и этим разбудил. Ранкюн спросил его, чего он ищет.

— Я ищу свою кровать, — ответил Раготен.

— Она слева от моей, — сказал Ранкюн.

Пьянчужка повернулся направо и залез между одеялом и соломенным тюфяком на третью кровать, на которой не было ни матраца, ни перины, где он и досылал довольно безмятежно. Ранкюн оделся раньше чем Раготен проснулся. Он спросил пьянчужку, неужели он вздумал умерщвлять плоть, что бросил свою кровать, чтоб спать на соломе. Раготен утверждал, что совсем не вставал и что в комнате, наверное, появлялись домовые. Из-за этого он поссорился с хозяином гостиницы, который защищал свой дом и грозил пожаловаться властям, что тот позорит его дом. Однако я уже порядочное время надоедаю вам кутежом Раготена, — вернемся в гостиницу к комедиантам.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Ночная битва

Я слишком честный человек для того, чтобы предупреждать благосклонного читателя, что если он оскорблен всеми теми дурачествами,[124] о которых он до сих пор читал в этой книге, то он лучше всего сделает, если не будет читать дальше, потому что, по совести говоря, не найдет в ней ничего другого, хоть если бы она была толщиною с «Кира»,[125] и когда он из прочитанного не сможет заключить о том, что он еще увидит, то, быть может, я еще в большем затруднении; одна глава влечет за собою другую, и я в своей книге поступаю, как тот, кто бросает повод на шею лошади и позволяет ей итти, куда она вздумает. Быть может, что у меня и есть определенный замысел и что без переполнения моей книги достойными подражания примерами при помощи сильно действующих картин и то смешных, то достойных осуждения вещей, я и преподам занимательное наставление,[126] подобно тому, как пьяный внушает отвращение к своему пороку и может забавлять безобразиями, какие его заставляет творить опьянение.

Но кончим морализирование и возвратимся к нашим комедиантам, которых мы оставили в гостинице.

Тотчас же как их комната освободилась и как Раготен увел Ранкюна, в гостиницу прибыл покинутый ими в Туре привратник, ведя нагруженную багажом лошадь. Он сел вместе с ними за стол, и из его рассказа и из того, что они узнали друг от друга, стало ясно, почему губернатор провинции не мог им сделать ничего дурного: он сам и его солдаты насилу ушли от рук народа. Дестен рассказал товарищам, как он спасся в турецком одеянии, в котором он представлял «Сулеймана»[127] Мере, но, узнав, что в Алансоне чума, он прибыл в Манс с Каверн и Ранкюном, в одежде, которую вы видели на них в начале этих совершенно правдивых, но мало героических приключений. Мадемуазель Этуаль также поведала им о помощи, оказанной ей одной дамой в Туре, имени которой я так и не узнал, и о том, как при ее посредстве она была доставлена до ближайшей от Боннетабля деревни, где она вывихнула себе ногу, упав с лошади. Она прибавила, что, узнав, что труппа находится в Мансе, она велела отнести себя туда на носилках, которые ей любезно предоставила владелица этой деревни.

После ужина в комнате комедианток остался один Дестен. Каверн любила его как родного сына; мадемуазель Этуаль была ей не менее дорога, а Анжелика, ее дочь и единственная наследница, любила Дестена и Этуаль, как брата и сестру. Она еще точно не знала, кто они и почему стали комедиантами, но заметила, что хотя они называли друг друга братом и сестрой, они были более друзья, чем близкие родственники; что Дестен относился к мадемуазель Этуаль с огромнейшим почтением; что она была необычайно благоразумна и что Дестен довольно умен и обнаруживал хорошее воспитание, мадемуазель же Этуаль казалась скорее дочерью знатного лица, чем комедианткой бродячей труппы. Но если Дестен и Этуаль были любимы госпожей Каверн и ее дочерью, то и они отдавали должное взаимной дружбой с ними; это не было для них затруднительно, потому что те были достойны любви и как французские комедиантки, так как они скорее по несчастью, чем по недостатку таланта, не имели никогда чести подниматься на сцену отеля Бургонь или дю Маре, комедианты коих non plus ultra.[128] Те, кто не знает этих трех небольших латинских слов (которых я не могу здесь не поместить потому, что они подходят к случаю), пусть велят объяснить их, если хотят.

Кончим это отступление.