Я предпринял последнюю отчаянную попытку:

— А может, моя амнезия — лучшее, что могло с нами произойти!

— Ради всего святого, Воган, меня всегда бесила твоя способность забывать обо всём, что я говорила. Все, что касалось твоей жизни, ты прекрасно помнил, но то, чем занималась я, было настолько неважно, что не стоило утруждать память. И вдруг ты забыл вообще всё и полагаешь, что стал от этого более привлекательным? Я сказала бы, что это вполне логичный итог двадцатилетних отношений. Сначала ты забывал купить молоко по дороге домой; потом забывал, что у меня скоро выставка и поэтому я просила тебя прийти пораньше, чтобы я могла посидеть за компьютером; потом забывал о нашей годовщине и о том, что на прошлое Рождество дарил мне точно такой же подарок, пока в конце концов не позабыл обо мне окончательно — как меня зовут, как я выгляжу… вообще забыл о моём существовании. Не понимаю, причём тут врачи и прочие неврологи, если ты вычеркнул меня из памяти много лет назад. Это не заболевание. Это твоя сущность. Всё кончено, Воган! Мы разводимся. Конец истории. Нашей истории.

Она встала и ушла, оставив на столе передо мной пятьдесят красных роз. А я сидел и таращился на свой остывший эспрессо, пока не загудел обогреватель за спиной. Смеркалось, я почувствовал, что дрожу от холода. Как наивно — я-то верил, что можно задержать уходящее лето.

По другой стороне улицы брела старушка с палочкой. Остановилась, понуро опустив голову. Она казалась совсем измученной и подавленной. Убеждённый, что любой из нас в силах творить добро, я подхватил свой букет и направился к ней.

— Простите, вы позволите подарить вам пятьдесят алых роз? — со всем доступным мне обаянием обратился я.

Старушка недоверчиво вскинула голову:

— Извращенец!

— Воган, у меня для тебя плохие новости, дружище. — Гэри сидел за кухонным столом и пытался хлебным ножом подцепить последнюю маринованную луковку в банке.

Моей амнезии исполнился уже месяц.

— Что случилось?

— Тебе, наверное, лучше присесть.

— Что-то с Мэдди? Или с детьми? Не томи.

— Нет — это с твоим отцом. У него ещё один инфаркт.

Я остолбенел.

— Мой отец?! Я и не подозревал, что у меня, чёрт побери, есть отец. Он жив? Почему ты не сказал, что мой отец жив?

— Ну, я… это… просто подумал, что ты в курсе. Ты же ни о чем не спрашивал… — Гэри беспомощно поднял руки.

— Но ты говорил о моих родителях в прошедшем времени. Сказал, что они были прекрасной парой.

— Ну да, я же с ними был знаком раньше… Тогда, выходит, это хорошая новость, если ты думал, что он умер. А он жив. Пока. Хотя на твоём месте я бы не откладывал встречу надолго… Инфаркт, это же серьёзно, да? — И тут же, словно желая утешить: — Хочешь луковку?

Вопросы, которые следовало задать давным-давно, обрушивались на Гэри быстрее, чем он успевал на них отвечать.

— Сколько ему лет? Он в сознании? А когда случился прошлый инфаркт? — И самый сложный: — Как я к нему обращаюсь?

— В каком смысле?

— Я называю его «папа», или «папочка», или «отец», или зову по имени?

— Понятия не имею. Наверное, «папа». В смысле, если бы это звучало как-то необычно, я бы запомнил.

Ещё Гэри добавил, что звонила Мадлен — сообщила, что ведет детей в больницу, чтобы те повидались с дедушкой. Его перевели из реанимации, и к нему ненадолго пускают.

— Мадлен сама звонила?

— Линде, на мобильный. Сказала, что тебе, наверное, следует знать.

— А ещё что-нибудь сказала? Мне ей перезвонить?

— Нет.

— Нет — в смысле не сказала?

— Нет — в смысле сказала, чтобы не перезванивал. Она оставила телефон больницы. Смешно…

— Что именно?

— Да номер оканчивается на единицы. Один, один, один. Странно, да?

Я рухнул на стул, а Гэри, до которого наконец дошло, что новость для меня убийственна, попытался выразить сочувствие в своей обычной идиотской манере:

— Тебе, наверное, нелегко, чувак.

— Да уж…

— Сначала вообще о нём не помнил, а потом выясняется, что старикан почти при смерти.

— Да уж… нехорошо.

— Вот именно. Нехорошо. Так оно и есть. Вкус какой-то странный. Маринованный лук может испортиться?

— Ты не знаешь, во сколько точно Мадлен собиралась в больницу?

— He-а. Но ты можешь туда позвонить. Или это потому что уксус какой-то специальный, бальзамический или вроде того.

— Наверное, мне всё же следует ей позвонить. Выяснить, когда она туда идет, что нужно… и вообще.

— Можно и позвонить. Только она просила этого не делать. Хм, похоже, меня поташнивает.

Я не готов был прямо сейчас встретиться с детьми. Но в случае с отцом обстоятельства не оставляли выбора, знакомиться нужно было немедленно. Чтобы не умереть от горя, если он всё же скончается.

* * *

У входа в больницу я подумал, что надо купить что-то в подарок. Может, открытку или цветы? Или что-то, демонстрирующее уверенность, что он скоро поправится, журнал, например, или даже книжку? Не очень толстую, конечно; «Война и мир» или четвёртый том Гарри Поттера — это, пожалуй, чересчур. Но я абсолютно не представлял, что может быть интересно моему отцу. Слово «папа» ассоциировалось только с набором ролевых моделей, переживших мою амнезию. Капитан фон Трапп и король Лир смешались с Гомером Симпсоном, Дартом Вейдером и забавным палаткой из рекламного ролика семидесятых.

Я поднялся на четвертый этаж и направился прямиком к палате отца. Откровенно здоровый вид крепкого темноволосого мужчины, лежавшего на кровати, приятно удивил. Так это и есть мой отец. Папа. Я присел рядом и преданно взял его пухлую руку.

— Привет, пап, это я. Пришёл, как только узнал.

Мужчина внимательно посмотрел на меня.

— Кто ты, мать твою, такой, трахнутый ублюдок? — рявкнул он с выраженным восточным акцентом.

Тут я разглядел арабское имя на пластиковой бирочке и пулей вылетел из палаты.

Присел в коридоре отдышаться. Итак, я держал за руку постороннего пожилого мужчину, — в такой ситуации трудно сохранить спокойствие. Впрочем, может, он и не посторонний, а Гэри просто забыл сообщить, что мой отец сирийский шпион, сделавший карьеру в Королевских ВВС, несмотря на малопонятный акцент и склонность к грамматически некорректной нецензурной брани.

Наконец-то я стоял перед палатой, фамилия обитателя которой совпадала с моей. Я решительно взял себя в руки и шагнул через порог. На больничной койке, в окружении урчащих аппаратов, обмотанный проводами и трубками, лежал тощий, кожа да кости, старик — бесцветная кожа обтягивала скулы, губ почти не видно. Контраста ярче не придумаешь: плазменные мониторы и дорогущие технологии космической эры — и тело в центре, словно мумия бронзового века, чудом сохранившаяся в торфяных отложениях.