– Ну и что такого случилось? – решила пойти в атаку женщина, инстинктивно выставив грудь вперёд.

Академик, непроизвольно мнущий рубашку ниже пояса, вдруг понял, что сил для спора у него почти не осталось. Ещё чуть-чуть, и он сдастся. Поэтому перешёл на слёзные уговоры.

– Прасковья, ну сама подумай, как ещё четверть часа назад ты стеснялась одних мыслей о сексе. А сейчас пытаешься ухватиться за чужой член. Осознай это и постарайся себя контролировать. Потому что мы не сможем сопротивляться твоему притяжению. А если не поедим вначале и не поспим – попросту умрём от изнеможения. Слышишь?! Умрём!! – Он специально кричал громко, чтобы и Борис всё слышал. – Так что опомнись и беги одеваться в самую глухую и некрасивую одежду.

Она вроде опомнилась, осознав всю серьёзность создавшегося положения. Но, начав движение, чуть не споткнулась о мешающие ногти. Протянула руку и требовательно спросила:

– Как? Или ты всё-таки и мне обрежешь ноготки?

– Хорошо… только отвернись… – Александр метнулся на кухню за ножницами, а потом приблизился к женщине практически задом: – Отставь правую руку назад!.. Меня не проткни!.. Стой, не шевелись!..

– Три сантиметра ногтей оставь! – вдруг воскликнула она, успев до начала первого обрезания. – Я потом сама подровняю.

– У-у-у, – зарычал парень, стараясь вообще не прикасаться к прохладной женской коже. Зато работа, когда не опасаешься отрезать подушечки пальцев, оказалась не в пример проще. Пять раз щёлкнули ножницы, и послышалось облегчённое: – Уф! Пронесло! – после чего Александр умчался на кухню, уже оттуда с некоторой весёлостью восклицая: – И кто тебя такую красивую только сотворил?!

Ещё через полчаса из горницы в сторону спальни хозяйки полетело очередное наущение-приказ.

– Мы начинаем накрывать стол! Выходи через пять минут!

В ответ раздалось очаровательное женское контральто.

– Раньше чем через четверть часа не ждите!

Вышла она ещё позже обещанного, и уже потом призналась, что вначале только и могла рассматривать себя перед зеркалом. Причём ей сразу бросились в глаза значительные различия во внешности. И все только в положительном ключе. То есть она была намного совершенней, чем в зрелые годы, в период своего тридцатипятилетия. Хотя сразу приходили на ум резонные объяснения: обновлённое тело не подвергалось пыткам в гестапо и страшным травмам под взорванными руинами.

Потом всё-таки уговорила себя подрезать оставшиеся ногти. Затем опять крутилась у зеркала. Изучала тело, вспоминала мимику своего лица в молодости. Сравнивала… Думала, стоит ли отрезать такие длиннющие чудесные волосы…

И только первый крик академика из горницы привёл её в состояние паники.

«Мне нечего надеть!..» – при этом Прасковья понимала, что одеться придётся скромно, наглухо, но… Очень уж хотелось увидеть себя в полном блеске и в максимальной для женщины боевой готовности. Хочется… да напарник не велит…

Метнулась к двум громадным шкафам, благо что ещё будучи директором комбината, никогда себе в красивых платьях и нарядах не отказывала. Стала вываливать одежду вместе с вешалками на кровать, на стулья, на трюмо…

Но даже ещё ничего не успев примерить, услыхала сдвоенный рёв уже обоих парней, которые звали к накрытому столу. Причём не только они напоминали, что зверски проголодались и за себя не ручаются, то же самое вопил и желудок Прасковьи. У неё даже сознание помутилось на пару мгновений, так её стало подкашивать чувство голода. Поэтому она надела на себя самое непритязательное, прежде просторное для старушки платье. Глянула в зеркало и скривилась: молодой здоровой женщине и такое нельзя было носить при мужчинах. Грудь вызывающе торчит, упругая задница выделяется, ну и волосы… Пришлось наскоро заплетать две косы, а потом их концы прикалывать к голове шпильками. А поверх платья накидывать громадную пуховую шаль. Та скрыла и шею, и… всё остальное. Относительно, конечно.

Губы не красила. Брови не чернила. К духам, которыми уже года три ни разу не пользовалась, даже не прикоснулась.

Но всё равно, когда вошла в горницу, примолкшие парни уставились на неё, как на явление Христа народу. Заждались. Но злости или раздражения во взглядах не было ни капельки. Они непроизвольно стали облизывать враз пересохшие губы. Затем Борис попытался свистнуть, за что был тотчас наказан тычком под рёбра со стороны Коха. Бросаться навстречу даме и подвигать ей стул никто не стал, боялись разогнуться. Академик первым мотнул головой, отгоняя наваждение, поднял стакан с вином и провозгласил первый тост:

– За наше новое, счастливое будущее! – а когда сделали по глотку и ухватились за вилки, напомнил: – Наедаться можем до тех пор, пока на пол не рухнем. Проверено, от заворота кишок не умрём. Потом спать! Проснёмся – опять за стол! Иначе… – голос стал грозный и жёсткий, – все наши омоложения пойдут насмарку, и мы… умрём. Желудки девственно пусты. Работаем челюстями, работаем!..

Больше фривольных мыслей ни у кого не возникало. Все трое насыщались, не глядя друг на друга. Банкет обещал удасться на славу.

Начальство поощрило. Причём щедро так, впечатляюще. Особенно порадовал оставленный в пользование почти новый полноприводной «уазик», пришедший на замену давно списанному и добитому насмерть мотоциклу, что раньше был на балансе участкового. Командование пообещало ещё бо€льшие почести, так что следовало работать не покладая рук. И ног. Законная гордость распирала Игоря Леонидовича Горбушина: всё-таки это он опознал Наркушу, поднял тревогу, заставил обыскивать хутор… ну и всё такое прочее. Даже геройски пробежал семь километров по лесной пересечённой местности.

Правда, чуть не умер при этом. Да и совесть немножко грызла: всё-таки за оказанную помощь в нахождении бандитского логова и старушке Козыревой награда причиталась. Как бы… Но с другой стороны, чего болезную беспокоить по пустякам? Она и так самая обеспеченная в селе, да и если не вчера-позавчера, так сегодня уже уехала небось к своему внучатому племяннику.

«Или кем он там ей по-родственному доводится? – стал припоминать Горбушин, останавливая машину перед непроходимым участком дороги, ведущим к усадьбе бывшего директора сыродельного комбината. – Вроде как о внучке речь шла, а муж её – просто бабке зять. Ага, и малого эта внучка привезёт с собой… Или уже привезла? Вот сейчас и посмотрим… Твою дивизию! А дорога-то! Пройти нельзя!..»

Так и не отойдя от машины, участковый с сожалением глянул на свои начищенные ботинки, а потом с тоской на заболоченный участок. Огородами вокруг пустующих усадеб и то проще было обойти, чем напрямик двигаться. Сельские так и делали, когда за грибами в эту часть леса ходили.

Посторонний человек удивился бы, наблюдая такое безобразие. Неужели сложно хоть раз в год здесь трактором пройтись да откосы сделать? Но уж Леонидыч лучше всех знал тайные причины такого разгильдяйства – всё та же вредность старушки Козыревой, её принципиальность и честность. Никому не давала вырубать деревья на опушке, что сразу возле её усадьбы, вот трактористы уже десять лет и бойкотировали вредину, не подправляя дорогу к её дому. А сами вывозили лес издалека, по двум другим дорогам, ведущим к хуторам и пастбищам. В итоге по расстилающемуся впереди безобразию только и можно было теперь пройти пешком, но лучше огородами.