Я был счастлив лично познакомиться с посланником патриарха Сергия. И казалось, что обрадовался не только я, поскольку и он заявил, что очень рад встрече с посланником Папы. Чистый, опрятный, без бороды, волосы собраны на затылке, а не висят по плечам. Он не был похож на монахов былых времен, волосатых и грубых. Был умен, умел красноречиво говорить о Святом Писании и о науке, о каноническом праве и политике. Прекрасными манерами и искусной дипломатией умел завоевать симпатию собеседников. Он принял меня очень любезно, говоря, что, хотя он и послан инспектировать православную церковь Одессы, все же интересуется и другими религиозными конфессиями.

Однако, как он сказал, его интерес к католикам проникнут особым чувством, поскольку они наиболее близки к православию. О Папе он говорил очень почтительно; по сути, он признавал первенство за Церковью Рима, допускал, что Римский понтифик является преемником св. Петра и верховным главой христиан. А относительно единения Церквей выказывал особое воодушевление. Оптимизм, с которым я вернулся в тот день домой, не пропал даже после повторных визитов, которые мы нанесли друг другу в дальнейшем.

В четверг 17 мая 1944 года он был у нас на обеде; его сопровождали двое священников. Это был праздник. День преодоления раскола казался близким; словно святая Русь пробуждалась и готовилась вернуться к подлинной вере св. Ольги и св. Владимира, святых Антония и Феодосия Киевских, кардинала Исидора…

Сергий Ларин (так зовут нашего главного героя) выказывал глубокое уважение к патриарху Московскому, своему тезке, который оказал ему большую честь, назначив его управлять целой епархией. Его голос дрожал, когда он вспоминал частную аудиенцию, которую Его Преосвященство дал ему перед отъездом в Одессу. Он превозносил до небес проявления веры среди солдат и даже офицеров Красной армии, перечислял случаи священнического призвания среди образованных людей — ученых, врачей, инженеров, которые носят рясу, совмещая свою профессию с новым призванием.

В целом все было прекрасно, я чувствовал, как мое сердце преисполнялось огромной надеждой. Вместе с отцом Николя я принял приглашение навестить его перед возвращением в Москву. Он был радушен, и наше уважение к нему возросло вплоть до того, что мы усмотрели в нем некий дух, будто и правда церковный. Он разумно осуждал заблуждения «Живой Церкви», а также нарушения, допущенные перед войной Украинской «Автокефальной» Церковью. Он решительно заявлял, что Церковь в Москве, занимаясь устроением церковной жизни, намерена вести себя с Римской Церковью как со старшей сестрой и наставницей.

Среди всего этого света был лишь один темный луч. Особенно меня удивлял настрой новой московской Церкви, которым он хвалился, — готовность выступать заодно с советской властью, в то время как та настаивала на принципе отделения Церкви от государства, более того, советская власть продолжала открыто бороться против религии в школах и в коммунистических организациях.

Как бы там ни было, я был склонен простить многие противоречия, лишь бы по сути сохранялось стремление к высшим целям, к спасению религии. Естественно, нельзя было сразу требовать совершенства как от советского правительства, так и от возродившейся Церкви, тем более что она возрождалась из руин той Церкви, которая на протяжении веков была поражена цезарепапизмом. Итак, с посланником Москвы мы поддерживали добрые отношения даже тогда, когда после своего отсутствия, длившегося несколько месяцев, он вернулся в наш город уже в качестве епископа Кировоградского и викария Одессы, где практически и устроил свою резиденцию.

Отец Николя и я отправились выразить ему поздравления и пожелания и пригласили его на обед. Затем мы сами были гостями на его трапезе. Теперь он говорил нам об открытии церковной семинарии в Москве, представлял нам «Журнал Московской Патриархии», который вновь начал выходить, показывал фотографию старых епископов, вновь вступающих в должность, и новых (более многочисленных), делящих между собой виноградник Господа. Все это было бы прекрасно, если предположить, что одухотворяющее начало всего этого на самом деле было таким, каким его пытались представить.

И все-таки вскоре, несмотря на все желания оправдать изъяны, которые постепенно обнаруживались, зародились сомнения. Трудно ангелу мрака, изображающему из себя ангела света, долго прятать свой змеиный хвост, или, как говорит русская пословица, «шила в мешке не утаишь». Действительно, постепенно замечались уже не второстепенные, а существенные недостатки, подрывающие сами основы и цель божественного установления Церкви.

Новая церковная иерархия, не удовлетворенная тем, что она уже превратила храм в финансовую контору для войска и государства или в орган патриотической пропаганды в поддержку воинственно безбожной власти, вставала на защиту самой этой власти и коммунизма. На страницах «Журнала Московской Патриархии» Сталин превозносился как «посланник Божий», «великий освободитель советского народа», «отец бедных и угнетенных», «учитель народов мира». Даже в литургических молитвах всплывала подобная хвала Сталину.

Уже в октябре месяце (1944 года) один русский православный архиерей сообщил мне о подозрениях, распространившихся среди подчиненных епископа Сергия Ларина, что именно он сообщает в НКВД имена священников, подлежащих уничтожению. В самом деле, вместе с тысячами советских граждан арестовывались и священники. Со временем стало ясно, что он хищный волк, терзающий стадо, но тогда это оставалось всего лишь подозрением, пусть и ужасным. Лишь одно было ясно уже с тех пор — исчезали лучшие православные священники, я сам слышал, как жаловался на это верующий народ.

Наступили октябрьские праздники 1944 года. Ко мне пришел настоятель соседней православной церкви, чтобы спросить, намерен ли я отмечать в церкви годовщину Октябрьской революции или нет. Я ответил откровенно, что самое большее, что мы можем сделать, — это отслужить торжественную панихиду по всем жертвам советской революции. Я объяснил ему, что и им неприлично петь «Тебя, Бога, хвалим» революции, которая в конечном счете принесла Православной Церкви бедствий больше, чем Католической, начав счет с отравленного патриарха Тихона.

Но приказы епископа Сергия не подлежали обсуждению, и во всех церквах Одессы, за исключением наших, отмечалась годовщина революции. Впрочем, эти приказы исходили не лично от Сергия Ларина, а спускались сверху и распространялись по всей новой Православной Церкви.

Патриарх Московский Сергий умер, предстоял созыв Собора для избрания нового патриарха, на сей раз неоспоримо «каноничного». Этому придавала большое значение и советская власть. Для подготовки Собора в Москву был приглашен также епископ Сергий Ларин.

После возвращения из Москвы Ларин начал выказывать агрессивный настрой против нас, католиков. Это был тот самый дух, который уже обнаруживался в советской печати, позволявшей себе к концу 1944 года публиковать инсинуации против Ватикана и Папы. Можно было угадать намерения Советов, уже уверенных в своей победе: они хотели в полной мере возобновить наступление на религию, прежде всего на Католическую Церковь, в которой видели самое большое препятствие.