Я подчеркнул протест Папы против узурпации Гитлером власти в первые годы войны, когда фюрер развязал мощное наступление против более чем половины Европы, вторгаясь на нейтральные территории. И здесь я сопоставил мужественное поведение Пия XII с трусостью марионеток, собранных в Москве. Эти осмелели только сейчас, когда Гитлер повержен; раскудахтались, только когда увидели, что положение фюрера стало шатким. Ранее они помалкивали и, более того, в случае окончательного его успеха готовы были служить ему, настолько они привыкли льстить и угодничать. Покойный патриарх Сергий и митрополит Алексий промолчали, когда Гитлер оккупировал Польшу, Норвегию, Бельгию, Голландию и т. д., а стали протестовать лишь против оккупации Гитлером Советского Союза.

«Никто не сможет заставить меня поверить, — говорил я, — что Пий XII сначала осудил Гитлера могущественного, а теперь оправдывает его, получающего воздаяние за преступления. Не поверю и в то, что Папа, напоминая миру о заповеди Христа и пытаясь умерить слепую ненависть, хочет спасти от правосудия тех, кто несет ответственность за войну. И, напротив, я со скорбью констатирую, что православное духовенство осуждает деятельность Римского Папы вопреки Христовой заповеди о любви к врагам».

Я указал на абсурдность заявления, что «призывать к любви к врагам означает стать причастным к преступлениям, ими совершенным». «Если мы не утверждаем, — говорил я, — что св. Стефан стал сообщником греха иудеев, молясь за них; и если мы не говорим, что наш Господь Иисус Христос, прося Отца о прощении распинавших Его, стал причастным… (не завершаю, чтобы не богохульствовать), то мы должны уважать также и тех, кто в эти дни ненависти и мести напоминает людям о новом и вечном законе Спасителя».

Но в тот день я понял, что бесполезно разговаривать с теми, кто стал сообщником нечестивых гонителей истинной Церкви, с теми, кто сознательно попирает установление, которое обязан защищать заодно с Наместником Христа. Какие доводы могли убедить людей, утверждавших, что пример и заповеди Иисуса Христа в данном случае неприменимы? Ведь они говорили не о различии между отвращением к врагу, совместимым с основополагающей любовью к нему, и яростной ненавистью, жаждущей мести. Нет, они утверждали, что христианский закон «Любите врагов ваших» в отношении немцев полностью упразднен. В пользу упразднения приводился довод: «Наш Господь молил Отца о прощении тех, кто распял Его, потому что те не ведали, что творили, но немцы знали, что делали, когда на советской земле истребляли женщин, детей…» В довершение всего Папу ассоциировали с Гитлером, а Католическую Церковь с нацизмом.

Я видел, что это логика волка, спорящего с агнцем, и уже тогда же призвал своих прихожан и всех слушателей, людей доброй воли, простить ненавидящих нас и ищущих нас уничтожить. Мы понимали, что изолированы в грядущей борьбе с сильным и жестоким врагом, и прибегали кровоточащим сердцем к единственному убежищу, которое нам оставалось, Непорочному Сердцу Марии. В конце выступления я прочел формулу посвящения человеческого рода Сердцу Марии, составленную Его Святейшеством Пием XII в 1942 году.

Моя защитительная речь длилась полтора часа. Многие выходили из церкви со слезами на глазах.

В последующие воскресенья Сергий Ларин полностью разоблачил себя: он проповедовал сам и заставлял проповедовать своих настоятелей только против Католической Церкви. Он объявил о целом ряде лекций на эту тему, которые будут прочитаны в православном соборе Успения Божией Матери. В одно из великопостных воскресений Ларин приказал прочесть во всех одесских храмах проповедь на тему «Фашизм и иезуиты».

Подобное сопоставление устами проповедников непременно должно было внушить пастве страх Божий.

Однажды в воскресенье епископ, видя, что НКВД медлит расправиться с нами, даже пожаловался с амвона: «Этому священнику-итальянцу, который вместе с фашистскими войсками попирал нашу святую землю, еще, к сожалению, позволяют свободно ходить по нашему городу, и, более того, ему разрешено говорить с церковной кафедры».

Но, спасая видимость законности, они весь прошедший год терпели меня, чтобы дать мне время сознательно совершить те «преступления», которые желали мне вменить. Так я получил возможность отпраздновать с паствой еще одну Пасху, как описано выше. У меня было также время завершить цикл апологетических лекций, который я читал уже почти год. В предпоследнее воскресенье я сопоставил независимость Римских понтификов с угодливостью православных иерархов, превратившихся в силу своего цезарепапизма в лизоблюдов князей мира сего (я использовал именно этот термин). После лекции целая группа православных пришла в ризницу выразить симпатии к Католической Церкви и презрение к их собственному «пастырю», раболепному и двуличному.

Слыша, с какой откровенностью я разоблачаю клевету со стороны советской «Церкви», мои прихожане испугались. Но я считал выигранным для свободы каждый лишний день: я знал, что дни мои на воле сочтены, так же как и для прочих католических священников, даже самых сдержанных. Если не ошибаюсь, украинский священник, перешедший в католичество, уже был арестован, когда к нам, двум оставшимся католическим священникам, пришел православный священник и стал нас уговаривать принять православие, чтобы спастись от преследований.

— Наоборот, — ответил я ему откровенно, — наступило время, когда вы, православные, должны вернуться к истинной Церкви Иисуса Христа, потому что налицо, по крайней мере, два очевидных факта: первый — что Церковь Христа неодолима, «адские козни не разрушат ее», о ней заботится Сын Божий; второй — что, как показывает жизнь, ваша Церковь приблизилась к вратам ада, так как ваши епископы служат темным силам НКВД, следовательно, ваша Церковь — не есть истинная Церковь Христова. Поэтому, если хотите спастись, приходите к нам, даже если придется пострадать от преследований.

— Я уже отведал тюрьмы, — ответил украинский священник. — Прогостил в НКВД десять лет и не хочу повторить это ни в старости, ни теперь, пока у меня семья.

— Делайте как знаете, — сказал я, — но помните слова Спасителя: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мф. 10, 34–38). Что касается нас, то и вы, и ваши коллеги могут за нас не беспокоиться — мы в добрых руках. Я лично буду счастлив, если смогу продемонстрировать всю свою любовь к Тому, Кто на кресте дал пример высшего милосердия.

Всю последнюю неделю во мне звучали и другие слова Иисуса, мне слышалось в них предсказание моей участи: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12, 23–25).

Четвертая неделя по Пасхе выпадала в том году на 29 апреля, праздник св. Петра Мученика. Рано утром я отправился в церковь, исповедовать и служить первую мессу. В девять должен был служить отец Николя; он, однако, не появился. Я надеялся, что он придет хотя бы к одиннадцати часам, но и этого не случилось. Пришлось служить мне, пропустив службу по восточному обряду во французской церкви. Я толковал также Евангелие, но кратко: меня очень тревожило отсутствие коллеги.