— Извините, мужики, но больше народа в сопровождение вам дать не могу: Батура с Тракторного прислал письмо, просит помочь при штурме леса. Я беру своих бойцов и сам иду туда. Думаю, одолеем — слышал про ваш огнемет. Ну, а вам желаю удачи. Обязательно посетите отца Тихона. И еще: дед Талаш совсем ослаб, не смог выйти к вам. Но тебе, Дехтер, он просил передать, чтобы ты помнил о своем обещании. Надеюсь, еще увидимся…

Провожать обоз вышел чуть ли не весь лагерь. Все желали счастливого пути, женщины и дети плакали, мужики жали руки. Потом местный священник высоким голосом начал читать «Отче наш», все опустились на колени и стали молиться об уходящих. Радист смотрел на этих молящихся людей, и ему стало стыдно за высказанную Светлане издевку в адрес их веры.

Со слов партизан, туннель Пролетарская-Первомайская был одним из самых безопасных в Минском метро. Но ходоки почему-то держались напряженно и были сосредоточенны. А вот спецназовцы, наоборот, повеселели: после оказанного им радушного приема Муос уже не казался таким враждебным, а местами даже навевал игривые настроения, которые выражались в грубоватых шутках по поводу минчанок.

Дехтер решил поговорить с Митяем. С момента первой встречи они едва ли перекинулись десятком фраз — мешала возникшая враждебность и чувство соперничества. Догнав однорукого командира, капитан спросил:

— Давно тут ходишь?

Митяй повернул голову, потом снова уставился в глубь туннеля, продолжая молча шагать. Дехтер решил, что ответа он не дождется, и собирался вернуться назад к своим, когда ходок неожиданно произнес:

— Семь лет уже хожу. В семнадцать начал…

— Так тебе уже двадцать четыре? Отправку в верхний лагерь тебе отсрочили?

— Ходоков в верхний лагерь не отправляют. Редко кто до двадцати трех доживает. Это только мне везло.

Услышав слово «везло», Дехтер скривился и посмотрел на культю с приделанным к ней арбалетом. Митяй, не поворачивая головы, прокомментировал:

— Пять лет назад, между Первомайской и Купаловской потерял… Мы возвращались малым отрядом на пустой дрезине. Остальные с обозом в Америку пошли. Сзади два змея догонять стали. Большой отряд не всегда может и с одним гадом справиться, а тут пара. Правда, второй, видно, малолеткой оказался. Как ранили его, так и отстал. Зато другой был матерый… — Митяй снова замолчал, всматриваясь вперед. Может быть, он старался что-то не упустить во мраке туннеля, а может, вспоминал.

Дехтер снова спросил:

— И что, ты один в живых остался?

— Нет, еще двое. Я их на дрезине в лагерь докатил. Им больше меня досталось. Один скоро умер, а второй встал на ноги и еще побыл ходоком. Правда, все равно потом погиб, когда на поверхность вышел.

Дехтер представил себе, как раненый Митяй с оторванной или отгрызенной рукой из последних сил везет на дрезине своих товарищей. Имея собственный опыт на этот счет, он понимал, что на такое способен один из тысячи. Капитан невольно сбавил тон и посмотрел на ходока:

— И часто эти твари нападают?

— Бывает. У них логово в городе, на Комсомольском озере. Роют норы, там, где почва помягче, заползают в туннели. Вот как раз между Купаловской и Первомайской их любимое место, там регулярно появляются. Мы это место Змеиным переходом зовем. А потом змеиными ходами диггеры пользуются — эти не лучше змеев будут.

— А что, диггеров змеи не жрут?

— Диггеры от них откупаются, жертвы им приносят. То свиней, а то и людей для них крадут.

На полпути Радист слез с седла, поменявшись с каким-то партизаном с Пролетарской. От дикой нагрузки ноги были как ватные, от седла болел зад. С непривычки Игорь первое время шел пригнувшись и несколько враскорячку, чем вызвал насмешки Купчихи. Светлана, догнав его, участливо и с серьезным видом спросила:

— Тяжело?

— Да. У нас такой техники нет.

Девушка подошла совсем близко, и Радист едва сдержал себя, чтобы не взять ее за руку.

— Какая станция дальше?

— Дальше? Первомайская. Там тоже наши, партизаны. У них дела совсем плохи.

Минут через десять дозорный просигналил фонарем: «опасность». Все ходоки, а за ними уновцы насторожились и приготовились к бою. Передние дозоры остановились. Основной обоз догнал их. В туннеле, у самой стены, на полу сидела девочка лет шести. Лицо у нее было в крови, девочка плакала и смотрела большими испуганными глазами на подошедших к ней людей. Рядом лежал труп женщины. Лицо ее было обезображено. Девочка держала в своих ручонках окоченевшую кисть матери.

— Это же Майка, — сказал кто-то из ходоков.

— Да, точно, Майка. А это мать ее, кажется. Они беженцы из Америки. Полгода назад тут появились. Странные какие-то были, все сами по себе, мало с кем общались, вроде сектанты какие-то. И вот дня два назад, когда вы пришли на Тракторный, решила их мать всей семьей обратно в Америку возвращаться. Мы отговаривали, но она ни в какую — идем и все. Вот и дошли до Америки, так разэтак… Прости, Господи.

— Кто ж их так?

— А кто знает. Может, диггеры, а может, бандюки. Малая-то, видишь, какая перепуганная, вряд ли что у нее можно выяснить. Братьев, наверное, поубивали или утащили. Да-а…

Светлана тем временем подбежала к девочке, ласково стала шептать ей что-то, вытирая своим платком кровь с лица.

— Девочка не ранена, это кровь матери или кого-то еще…

— Ребенка на Первомайской оставим. И труп там же, пусть мать первомайцы хоронят, а нам дальше идти надо, — решил Митяй.

Обоз двинулся дальше, но настроение у всех испортилось. Уновцам предстоящий переход уже не казался легким марш-броском, в конце которого их ждет прием благодарных жителей Муоса и восхищение его женской половины. Тьма туннеля опять была непредсказуемой и опасной.

Светлана оставила Радиста и возилась с Майкой, то беря ее на руки, то сажая на дрезину. При въезде на Первомайскую девочка, казалось, уже забыла о гибели своей матери, которая, обернутая в рогожу, лежала на одной из дрезин.

* * *

Станция Первомайская когда-то была многолюдной и зажиточной. Особенность ее состояла в том, что она имела два перрона, которые располагались по обе стороны путей. Но лет восемь назад здешнему относительному благополучию пришел конец: начались упорные атаки змеев и их верных спутников, диггеров, а завершилось все пожаром, который устроил ночью один из жителей станции, зарезав караульных. Четверть населения погибла тогда, многие получили сильные ожоги. Теперь здесь насчитывалось человек двести, не больше.

Что случилось с партизаном, поджегшим свою родную станцию, так и осталось загадкой: то ли он помешался, то ли это было сознательное предательство. Не хотелось верить ни в то, ни в другое — семья поджигателя тоже погибла в огне.

Сейчас станция выглядела мрачной и заброшенной. Стены и потолок были черными от копоти, там и сям виднелись обгоревшие остовы палаток и построек… Только левый перрон казался более или менее жилым. Тут стояли убогие хижины, а те, кому «квартир» не досталось, располагались прямо на полу.