Так вот мысль у меня — поквитаться с лесом. После того как вы прошлись по Партизанской и туннелю, лес и лесники не скоро силы восстановят. Надеюсь очистить туннель до Партизанской и саму станцию вернуть. Поможете?

Расанов, несколько смутившись, ответил:

— Видите ли… Я вам объяснял, что у нас приказ, которым установлен следующий приоритет задач: обнаружение инициатора радиосигнала, установление радиоконтакта между Минском и Москвой, а уже потом — оказание помощи местным. К сожалению, до выполнения первых двух задач приступать к третьей, рискуя жизнями наших людей, мы не можем.

— Ладно, я так и думал, — грустно, но без обиды заметил командир. — Однако, если мы позаимствуем у вас один огнемет, непосредственной угрозы жизням ваших людей это не составит? У нас есть небольшой запас бензина, мы сами пытались сделать огнемет, но ничего достаточно эффективного и безопасного не получалось. А ваш — просто чудо. Извиняюсь за хамство, мы уже его испытали. С ним мы гарантированно выжжем лес аж до Партизанской.

Дехтер было дернулся что-то возразить, но Расанов, поняв, что монолог Батуры по поводу заимствования огнемета является скорее констатацией факта, а не просьбой, положил на плечо капитана руку и кивнул.

— Ладно. Мы рады вам помочь хотя бы этим.

Было видно, что командир партизан уже давно считал огнемет своим, однако столь быстрое «урегулирование вопроса» его явно обрадовало, и он быстро разлил оставшееся в бутылке, поднял рюмку и сказал:

— Вот и славненько. За победу…

Когда все выпили, он благодушно продолжил:

— Итак, вам нужно в Центр — там вы найдете, что ищете. Я дам проводника. Пока пойдете по территории партизан, вам особо ничего не угрожает, но потом будьте бдительны. Трогайтесь рано утром, вместе с ходоками — у нас как раз очередной обоз собрался. А мы будем готовиться выступать на лес всем лагерем. Из других партизанских лагерей отряды также подходят. Славная будет бойня, жаль, что не увидите.

Они еще с полчаса посидели. Батуру развезло, и он заговорил о наболевшем. В порыве откровенности командир партизан рассказал, что когда-то в нижнем лагере жили до 25 лет. Постепенно возрастной ценз снижался. Ситуация с продовольствием в последнее время ухудшается, они находятся на грани голода. Поэтому Объединенный Совет лагерей предлагает снизить ценз до 22 лет. Исключение будут по-прежнему составлять специалисты — те, кто получил образование в Центре, главным образом медики, электрики, зоотехники, ну и конечно администрация. Командир ткнул себя большим пальцем в грудь. Однако за провинность или по состоянию здоровья даже специалисты могут быстро оказаться наверху.

— Так-то, — тоскливо заключил Батура, мельком глянув в рюмку. — Если и впрямь снизят ценз, я сам уйду в верхний лагерь. Нету у меня права так долго жить…

* * *

Как оказалось, проводником им назначили Светлану. Она была специалистом по внешним связям — своего рода коллега Расанова, и поэтому ей поручили сопровождение уновцев в Центр.

Им предложили идти с торговым обозом, состоящим из двух велодрезин. Велодрезина представляла собой ужасное ржавое сооружение: установленная на рельсы тележка метров семи длиной с сиденьями по бокам и педальными приводами.

Старшей здесь была Купчиха — девушка лет восемнадцати, миловидная и бойкая. Как рассказала Светлана, раньше начальником обоза был ее отец. Мать Купчихи не то убили, не то уволокли дикие диггеры, и отец стал брать девочку с собой в походы. Потом пришел его срок подыматься в верхний лагерь, а она, хорошо понимая дело, так и продолжала ходить с обозами: сначала помощницей, а последние пару лет — за старшую. Она занималась коммерцией, продавая и обменивая производимые партизанами товары и продукты.

Каждый обоз сопровождало два десятка партизан. Этих молодых парней здесь называли «ходоками». Они считались местным спецназом. Ходоки получали усиленный паек и были натренированы лучше остальных. В толпе их можно было сразу заметить, потому что они все, как один, носили кожанки из плохо выделанных вонючих свиных шкур. На поясе слева болтался меч в ножнах, справа — колчан с двумя десятками стрел.

Их командира звали Митяй. На вид ему было лет двадцать пять, а то и больше. Видимо, Совет лагерей несколько раз продлевал ему жизнь за подвиги. У Митяя не было правой руки по локоть. Говорили, что он потерял ее в схватке с местным мутантом. На культю он привязывал древко арбалета, а ножны с мечом у него висели на правом бедре. Что-то подсказывало, что и тем и другим Митяй, несмотря на увечье, владеет никак не хуже других.

Митяй выставил четыре дозора — в ста и пятидесяти шагах спереди и сзади от основного обоза, так чтобы впереди идущие были видны в свете фонарей. Дехтер не скрывал скептицизма по поводу вооружения партизан и пытался настоять на том, чтоб в первый дозор пустили его. Митяй кратко ответил:

— Не умеешь слышать туннель. Не умеешь быть незаметным. Иди с обозом.

Капитан начал пререкаться, однако ходок грубо толкнул его в грудь арбалетом на культе и ответил:

— Я должен вас довести живыми… Хотя бы кого-то. — После чего развернулся и направился в сторону первого дозора.

Партизаны и часть москвичей вскарабкались на велодрезины и стали крутить педали. Дрезины были нагружены свининой, картофелем, свиными шкурами и какой-то продукцией из партизанских мастерских. Радист, оказавшийся в седле первой велодрезины, уже через несколько минут обливался потом и сопел. Партизаны же к этому делу были привычные. Несмотря на физическую нагрузку, все они сжимали арбалеты и смотрели в оба. Радист сначала, по их примеру, стянул свой АКСУ, но потом закинул его обратно за спину, поняв, что долго так не протянет.

Несмотря на несуразность конструкции, дрезины двигались почти не слышно, едва шурша. Видимо, механизм был хорошо подогнан и смазан. Колонна представляла собой довольно странное зрелище: ощетинившись стрелами, бесшумно передвигалась она по туннелю, напоминая какую-то похоронную процессию. Ходоки своими хмурыми лицами только подтверждали это впечатление. И только Светлана с Купчихой весело перешептывались о чем-то своем, идя между двумя дрезинами.

Радист отметил про себя, что туннели в Минском метро уже, чем в Москве. Стены были сырыми, кое-где капало с потолка, между рельсами стояли лужи.

Из-за медленного хода нагруженных дрезин и неторопливости дозорных путь до следующей станции занял изрядное время. Радисту и вовсе показалось, что прошли целые сутки, прежде чем вдали послышалось:

— Кто идет?

— Свои. Партизаны с Тракторного.

— Митяй, ты?

— А то кто ж?

— Ну заходьте, хлопцы… А Купчиха с вами?

— А-то как же.

Когда дрезины вкатились на станцию, Радист снова увидел над входом распятие.

* * *

Центром Конфедерации партизан являлась станция Пролетарская. По размерам она не превосходила Тракторный, но населена была чуть не в два раза плотнее. Все пространство станции почти до самого потолка занимали настилы, соединенные переходами и лестницами, на которых ютились хижины, мастерские, прочие помещения. В целях экономии пространства этажи здесь строились очень низкими, поэтому стоять в хижинах в полный рост могли только дети. По центру платформы проходила узкая тропа главной «улицы», над которой свисали, словно корабельные флаги, веревки с вывешенной для сушки одеждой. На станции царили шум и суета. От чудовищной скученности было душно, и первое время казалось, что дышать этим влажным смрадным воздухом просто невозможно.