«Слава тебе, Нил, выходящий из земли, идущий, чтоб Египет оживить!»

Это начальные слова древнего египетского гимна, которые – вполне можно так сказать – выражают существо истории и культуры этой страны. Ибо, как выразительно писал Геродот, Египет – дар Нила (со времен Геродота слова эти превратились в банальность, но не перестали быть удачным определением). Эта река спускается с гор Эфиопии и прокладывает себе путь сквозь многие сотни миль африканских песков, пока не добирается наконец до Средиземного моря. На обоих берегах Нила кипит жизнь.

Это и есть Черная земля, как называли свою страну сами египтяне: ежегодные разливы Нила, обузданные неустанным трудом людей, одаряют землю плодородием, которое давно уже вошло в поговорку. Египтяне снимали ни много ни мало три урожая в год. Но все это относится только непосредственно к долине – куда доходит вода, и не больше: за этой отметкой лежит Красная земля – безводные пески.

Египетскую цивилизацию часто и не без оснований сравнивают с оазисными цивилизациями: громадный оазис, сильно вытянутый в длину, окруженный и защищенный со всех сторон пустыней. Его история разворачивается независимо и органично, а его обитатели на протяжении многих столетий практически не меняются. В этом оазисе мы наблюдаем самый длинный культурный период в истории человечества: три тысячи лет письменной истории, которым предшествовали неисчислимые века доисторической культуры; непрерывная культурная традиция без резких изменений и наслоений, характерных для других цивилизаций Древнего Востока.

Возможно, именно поэтому Древний Египет представляет собой более спокойный, более радостный и живой человеческий опыт, чем любая другая из цивилизаций, которые мы уже рассматривали или еще будем рассматривать в этом исследовании. После месопотамских цивилизаций с их мрачной торжественностью мы просто не можем не ощутить серьезнейшего изменения психологического климата. Не то чтобы добавилось или убавилось что-то определенное; тем не менее все расцвечено ощущением свободы от страха, позитивным и уверенным взглядом на жизнь.

Один из наиболее проницательных современных египтологов Дж. Уилсон замечательно уловил и просуммировал некоторые аспекты этого общества: «Один из элементов психологии египтян, который хотелось бы подчеркнуть, – это надежность, чувство уверенности и особого подъема, которые способствовали уверенности каждого египтянина в себе, учили наслаждаться жизнью такой, какая она есть, и проявлять терпимость к различным отклонениям от жесткой и негибкой нормы. Египтянин не был интроспективен и никогда не проявлял жесткой требовательности к себе и к другим, потому что был свободен от страха. И при этом он был творцом собственной судьбы, создал гордую, богатую и успешную культуру и сумел пережить период внутренних беспорядков, вернувшись затем к полной, спокойной жизни. Возможно, этим ощущением безопасности и чистой судьбы египтяне обязаны своей географической изоляции; возможно, его корни – в плодородной черной почве; прогрето оно добрым африканским солнцем, а усилено контрастом между жизнью в долине и тяжкой, скудной жизнью окружающих пустынь. Или, возможно, нам уже не понять, откуда на самом деле возникло это чувство. Тем не менее оно несомненно существовало и придавало египетской цивилизации характерную жизнерадостность. Догматически это выражалось в убеждении, что только Египтом правит настоящий бог, что реальный сын солнечного бога будет вечно властвовать в Египте и защищать его. Чего же, в таком случае, было бояться египтянам?»

Какое же отношение к смерти соответствует подобной жизненной концепции? Это очень важный вопрос, и именно здесь наиболее ясно видна разница между египетским образом мыслей и месопотамским; более того, в этом они противоположны. Египетское мышление основано на том, что за могилой знакомое земное существование возобновляется, только в более совершенных формах. Вспомните на мгновение, как представляла своих мертвых Месопотамия: эти несчастные живут в вечном сумраке, вынуждены есть прах и пить грязную воду; эти всеми брошенные неупокоенные духи заняты лишь тем, что тревожат живущих. А теперь представьте соответствующую египетскую картину, оставленную нам художниками на стенах древних гробниц. Мы видим умершего за столом среди близких, в окружении слуг и друзей. Его туалетом занимаются умелые слуги. Он с женой играет во что-то, напоминающее наши шашки. Его развлекают прекрасные музыканты и танцовщицы. В других сценах он ловит рыбу с челна или охотится на антилоп с луком и стрелами. Круг повседневной жизни продолжается: крестьяне пашут и собирают урожай, ремесленники занимаются своим делом, художники высекают статуи или режут драгоценные украшения. В сценах на стенах гробниц присутствует даже доля юмора: вот пастух отвлекся, и вор потихоньку уводит одну из коров; обезьянка хватает за руку слугу, потянувшегося к корзине с фигами; а вот крокодил терпеливо ждет рождения малыша гиппопотама, чтобы им полакомиться. Сцена за сценой наглядно демонстрируют нам, что египтянин проецировал на загробный мир радостную и благополучную жизнь собственного мира.

На протяжении всего своего длинного пути египетская история демонстрирует одновременное существование двух противоположных тенденций: центробежной (она легко объясняется чрезвычайной длиной территории страны) и центростремительной (вся она располагается вдоль одной реки, в одинаковых условиях природы и хозяйствования).

Насколько мы можем установить, самая древняя фаза египетской истории отмечена движением от разнообразия к единству. Еще до появления письменных документов весь этот регион был разделен на сельскохозяйственные районы. В дальнейшем эти районы играют значительную роль во всех событиях: с одной стороны, они активно стремятся к автономии, но одновременно проявляют тенденцию к объединению в группы-конфедерации. Так, около 3000 г. до н. э., на пороге письменной истории, мы видим две такие конфедерации, два соперничающих царства: одно на севере, в громадной Дельте, разделяющей нильские воды на рукава перед впадением в море; второе на юге, на узкой полоске земли вдоль реки до первого порога. Это разделение также очень важно для египетской истории и всегда будет оставаться одним из решающих факторов. Дело в том, что эти два региона различаются по географическим и историческим условиям: север, обращенный к Средиземному морю, открыт для общения и обмена с другими великими культурами, располагавшимися вдоль моря; юг, обращенный к Африканскому континенту, больше замкнут в нем и больше вовлечен в его цивилизацию.

Более того, когда царства объединяются, разница между двумя частями не просто превращается в историческую особенность; она сохраняется и в сознании людей, и во внешних проявлениях власти. Двойная царская корона представляет собой сочетание красной короны северного царства и белой – южного; а официальный титул фараона звучит как «властелин Верхнего и Нижнего Египта».

Это титулование заслуживает нашего внимания еще и по другой причине. Оно сохраняется на протяжении всей истории Египта, даже во времена его максимальной экспансии, и представляет принципиальный контраст по отношению к месопотамскому титулу «властелин четырех концов земли»; это разница между решительным утверждением всеобщей монархии и власти, нацеленной в первую очередь на усиление и безопасность границ. Конечно, при этом тоже подразумевалось верховенство над соседними странами, но скорее в смысле верховного господства, нежели владычества и присоединения. В этой разнице взглядов – ключ к пониманию политики, которую Египет проводил на протяжении всей своей долгой истории.