— Вам двоим нужно поговорить, — сказала мать Эмили, когда мы подошли к дому. Потом она зашла внутрь, а я осталась рядом с Сиджей, которая стояла, не шелохнувшись. Ароматы Глории подавляли все остальные запахи вокруг.

— Что ж, — начала Глория, как всегда, мрачная, — не хочешь мне ничего сказать?

— Вижу, у тебя новый «Кадиллак», — ответила Сиджей. — Симпатичная машина.

— Я не об этом. Я с ума сходила от беспокойства. Хоть бы позвонила, сказала, где ты. Я ночью глаз не могла сомкнуть.

— Чего ты хочешь, Глория?

В большом окне на фасаде дома возникло какое-то движение: Дэл раздвинул шторы и выглядывал на улицу. Потом рука матери схватила его и оттащила от окна.

— Я хочу сказать тебе только одно, и это обсуждению не подлежит, — заявила Глория.

— Похоже, сейчас будет серьезный разговор, — прокомментировала Сиджей.

— Мне стоило больших денег получить консультацию у адвоката, который специализируется в семейном праве. Она говорит, что я могу подать письменное ходатайство в суд и принудительно вернуть тебя домой. Она также говорит, что я не должна быть заложником собаки в собственном доме. Я упомяну в ходатайстве и об этом. У тебя нет выбора, и судья может даже наложить на тебя домашний арест. Так-то. Решить дело через суд будет стоить очень больших денег, и ты его проиграешь — это я и пришла тебе сказать. Но нет смысла тратить такие большие деньги на суд, давай лучше отправимся еще в одно путешествие.

Я поняла, что ничего интересного в ближайшее время не предвидится, и, зевнув, улеглась.

— Ну? — сказала Глория.

— Я думала, мне нельзя говорить.

— Ты можешь высказаться по поводу того, что я тебе только что объяснила, я не собираюсь стоять здесь и спорить с тобой вечность. Ты — несовершеннолетняя, и закон на моей стороне.

— Хорошо, — ответила Сиджей.

— Хорошо что? — фыркнула Глория.

— Хорошо, сделаем по-твоему.

— Ага, так-то лучше. Ты совершенно меня не уважаешь, даже представить не могу, что думают эти люди. Я твоя мать, и мои права защищены конституцией.

— Нет, я имела в виду, сделаем по-твоему и пойдем в суд.

— Что?

— Я думаю, ты права, — продолжала Сиджей. — Пусть судья решит. Я найму адвоката. Ты говорила, что в некоторых случаях разрешено брать деньги из фонда, оставленного мне отцом. Так что я найму адвоката, и мы пойдем в суд. Ты будешь бороться за опекунство, а я — за то, чтобы лишить тебя материнских прав.

— Ах вот оно что! Значит, теперь я плохая мать. Ты побывала в тюрьме, тебя отстранили от занятий, ты врешь и не слушаешься. Я же посвятила тебе всю свою жизнь, и теперь я плохая!

Они обе злились, но Глория еще и кричала. Я села, тревожно положив лапу на ногу Сиджей, потому что я хотела скорее уйти. Она меня погладила, даже не взглянув.

— Надеюсь, когда у тебя будет ребенок, он также превратит твою жизнь в ад, — произнесла Глория.

— Трент сказал, что ты вообще не кормила Молли.

— Не меняй тему.

— Да, мы говорили о том, что я плохой ребенок. Так что скажешь? Звонить мне адвокату или ты смиришься с тем, что Молли моя собака и я оставлю ее себе? Иначе я могу и здесь пожить. — Сиджей показала рукой на дом, и в этот момент тень отпрянула от окна на фасаде. Она показалась слишком высокой для Дэла.

— Я не хочу, чтобы ты жила у других людей. Это выставляет меня в ужасном свете, — сказала Глория. — Так что будем делать?

Этим же вечером мы вернулись домой к Сиджей, в нашу комнату. Пришли Трент и Рокки, и я была вне себя от радости видеть брата, который обнюхал меня с головы до ног, настороженный обилием новых запахов. Когда мы вышли во двор, там шел снег, и Рокки пустился бегать, подбрасывая его вверх задними лапами и валяясь в нем, пока весь не промок. Тогда Трент стал растирать Рокки полотенцем, и тот стонал от удовольствия. Жаль, что я тоже не стала валяться в снегу.

Дальше все было как прежде, разве что Сиджей не уходила в школу, а вместо этого мы с ней почти каждое утро ездили на машине играть с Энди и ее собаками.

Когда в следующий раз мы приехали к Энди, она встретила меня с распростертыми объятиями и расцеловала.

— Я думала, ты больше не придешь, — сказала она Сиджей.

— Да нет, просто потребовалось решить кое-какие семейные дела. Вы же не позвонили в суд из-за этого? — спросила Сиджей.

— Нет, но тебе надо было меня предупредить.

— Да, надо было… Почему-то я всегда забываю об этом.

— Ладно, давай работать.

Собакам Энди не разрешалось выходить на снег без присмотра, они могли гулять только на поводках, поэтому, когда Сиджей чистила их клетки, моей работой было играть с ними на огороженном участке внутри здания. Большинство собак, однако, играть не хотели. Некоторые были слишком старыми и могли только обнюхивать меня или лежать на полу, некоторые не умели играть, и когда я изо всех сил пыталась их увлечь, они недовольно рычали. Эти собаки казались мне печальными и испуганными, и когда Сиджей надо было почистить их клетки, их выводили по одной в отдельный загон внутри здания.

У меня было много времени смотреть, как Энди играет с Люком, большим коричневым кобелем, и двумя собаками-самками, черного и золотистого цвета. Игра заключалась в следующем: какие-то старые люди сидели на металлических стульях, довольно далеко друг от друга, и Энди по очереди подводила к ним собак, чтобы те их обнюхали. Но люди с собаками не играли… Иногда люди так делают — просто сидят, хотя вот она, собака, бери и играй.

Потом Энди отводила собак назад в клетки, а люди вставали и менялись местами.

Она хвалила всех собак, однако по-настоящему ее радовал только Люк. Каждый раз, когда Люка подводили к мужчине без волос на голове, он его тщательно обнюхивал, а потом ложился, скрещивал лапы и клал на них голову. Энди давала ему угощение сразу, на месте.

— Люк, хороший пес, — хвалила она его.

Я тоже не отказалась бы от угощения, но когда я ложилась, скрестив лапы, Энди этого даже не замечала, и Сиджей тоже никак не реагировала. Такая вот несправедливая жизнь — одни собаки получают угощение практически просто так, а другие, хотя и ведут себя хорошо, не получают ничего.

Как-то Сиджей взяла меня с собой в загон под открытым небом. На земле лежал снег толщиной в несколько дюймов, и когда я стала пробираться сквозь него, чтобы найти удобное место для своих дел, он заскрипел под моими лапами. Сиджей взяла горящую палочку в рот и выпустила дым.

Я услышала, как открылась дверь, и побежала посмотреть, кто это. Я почувствовала секундную вспышку тревоги у Сиджей, и у меня на шее встала шерсть.

— Я думал, что. Найду. Тебя здесь. — Пришел тот лысый мужчина, напротив которого Люк всегда ложился, скрестив лапы. Говоря с Сиджей, он задыхался. Я ткнулась моей девочке в руку, потому что она все еще казалась испуганной. — Можно. Сигарету?