Наглядная демонстрация успехов миссионеров Общества Иисуса, в свете эсхатологических представлений христианства, придало папству блеск образа посредника между societatis christiana и миром нехристиан, померкнувший с XIII в. Японское посольство вызвало вокруг Св. Престола так необходимую ему положительно-окрашенную полемику. Григорий XIII, высоко оценив достижения иезуитов, издал бреве “Ex pastoralis officio” (1585)[480], по которому японский архипелаг был включен в сферу влияния португальцев и был подчинен португальскому падроадо, а также стал монополией миссионеров Общества Иисуса.

Более того, вопреки идеям европоцентризма, политика культурной аккомодации получила одобрение Рима (приложение 7). Генерал К. Аквавива писал А. Валиньяно в 1585 г.: «я хвалю вас всячески, …нам следует адаптироваться к ним во внешней манере, … не выказывать какой-либо неподобающей страстности, и в вещах, которые касаются политической модели и отношений. … После … консультации с отцами ассистентами, [и] возвращая ваше высокопреподобие в Японию, я заявляю, что, как мы [все. – Д.-В.] чувствуем, наша концепция необходима…»[481]. Однако генерал отметил, что «я чувствую большую угрозу, в словах вашего высокопреподобия о том, что мы должны принять внешнюю форму бонз, для того чтобы сохранить почет и высокую репутацию [среди японцев], дабы не стать антитезой нам самим и нашему закону…»[482]. Ажиотаж вокруг посольства, позволил также увеличить финансовое обеспечение миссии в Японии и привлечь новые кадры[483]. В 1590 г. японские христиане возвратились на родину, на о. Кюсю, и вместе с ними прибыли 17 миссионеров– иезуитов, которые пополнили ряды миссии[484].

Политическая обстановка в Японии к началу 90-х гг. XVI в. претерпела значительное изменение. В ходе процесса централизации страны значительно снизилось политическое значение буддистского монашества[485], а значит и отпала надобность в христианских миссионерах как религиозно-политическом противовесе. Более того подчинение о. Кюсю, где дислоцировался основной миссионерский контингент Общества Иисуса, выявило для центральной власти огромное влияние европейцев на местных даймё. Данное открытие, подкрепленное, владением иезуитами портом Нагасаки, а также тем фактом, что в качестве иностранцев они имели вассальные взаимоотношения за пределами Японии и гипотетически могли получить поддержку от сил, находящихся вне контроля японских властителей, привело к изданию в июле 1587 г. первых антихристианских указов[486].

Первый указ, состоявший из 11 статей, утверждал, что даймё о. Кюсю насильственно принуждают своих крестьян принимать христианство. Поэтому Хидэёси угрожал лишением земельных владений тем князьям, кто и впредь будет поддерживать христианских миссионеров. Владетелям поместий размером свыше 200 тё (198.4 га) и с годовым доходом более 2 тыс. кан (7.5 тонн) запрещалось принимать христианскую веру[487]. Остальному населению разрешалось становиться христианами, при строгом соблюдении принципа добровольности, ибо, как отмечалось в указе, «принимать, или не принимать христианскую веру – личное дело самого верующего»[488]. Что касается христианских миссионеров, то им вменялось в вину вмешательство во внутренние дела, подстрекательство, побуждение населения к неуплате налогов, к организации беспорядков, и т. д.[489] Указ преднамеренно носил внутригосударственную окраску: он был направлен в первую очередь против влиятельных князей о. Кюсю.

Второй эдикт, состоявший из пяти пунктов, декларировал Японию «страной Ками», т. е. придерживающейся синтоистской веры, и заявлял, что «дьявольские законы» христианского государства она не приемлет[490]. Поэтому, говорилось далее, неслыханно, чтобы, жителей такой страны заставляли обращаться в чужеземную веру. Поскольку миссионеры, как утверждал указ, превышают свои права, не признают и нарушают местные законы и обычаи, они не могут более оставаться в Японии и им надлежит в течение 20 дней уладить все свои дела и вернуться в свою страну. По истечении этого срока каждый иезуит, который появится в любой из провинций страны, должен быть арестован и подвергнут наказанию как самый опасный преступник[491].

Следует, однако, отметить, что осознание значимости внешней торговли, как важнейшего инструмента экономического роста нового централизованного государства[492], заинтересованность в получении европейских специалистов по горному делу и инженеров[493], также как надежда на помощь в японо-корейской войне[494]заставили Хидэёси воздержаться от строгого проведения указов в жизнь. Не было казней христиан; церкви не разрушались, а только временно закрывались; практически все миссионеры, за исключением нескольких отбывших в Китай, остались в Японии (таблица 3.1 на стр. 119).

Еще одним свидетельством формальности, наложенных запретов, является официальное разрешение Хидэёси (1590 г.) на въезд в Японию А. Валиньяно, который в ходе аудиенции (3 марта 1591 г.) смог получить от правителя Японии разрешение на дальнейшую миссионерскую деятельность иезуитов[495]. Более того японский властитель всячески пытавшийся расширить торговлю с европейцами, а также нарушить португальскую торговую монополию, отправил в 1591 г. своего эмиссара в Манилу (Филиппинские о-ва), дабы наладить экономические отношения с испанцами[496].

Таблица 3.1

Развитие японской иезуитской миссии (1575–1603)

Источник: [104, p.12; 134, p.99–102, 123–127, 187–210, 234–270, 287–334; 182, p.224].

Манила также была заинтересована в установлении дружеских отношений с правителем Японии из-за выгод от «галеонной торговли», а также вопросов безопасности (совместных действий против пиратов, стремление обезопасить себя от возможности японского вторжения)[497]. Губернатор Филиппин Гомес Перес Дасмаринас (1590–1593) отправил в Японию делегацию, возглавляемую францисканцем Педро Баптиста (? – 1597). Это положило начало францисканской миссии в Японии.

За шесть лет своего пребывания на Японских островах (1592–1597 гг.) францисканцы основали три монастыря (в Мияко, Нагасаки и Осаке), а также построили три лепрозория (два в Мияко и один в Нагасаки)[498]. Следует отметить, что, минориты не приняли и осудили аккомодационную политику иезуитов, как явную уступку язычеству и светскому обществу, способную привести к искажению христианских истин[499]. Следуя принципам средневековой антропологии, рассматривавшей всех нехристиан в качестве антагонистов, миссионеры нищенствующих орденов считали единственно возможным способом поведения среди населения нехристианских земель противопоставление себя местному обществу[500].

Для лучшего понимания внутреннего конфликта между нищенствующими монахами и нехристианским обществом, важно учитывать средневековую концептуализацию пространства в Европе, которая базировалась на дихотомическом видении мира: царство божье (civitas Dei) противопоставлялось земному миру (civitas terrena), греховному и конечному, что сближало его с понятием civitas diaboli. Для миссионеров нищенствующих орденов святым местом, олицетворявшим царство небесное, являлся монастырь, становившийся центром религиозной активности. Марчелло де Рибадэнэйра (1526–1611), один из францисканцев в Японии, утверждал, что молитвы были наиболее важной деятельностью францисканской миссии, «понимая, что в этом заключается сила победы над врагами»[501]. Тем самым свершение молитв в монастыре не понималось как побег от непосредственного