Сейчас все эти рассказы вспоминались Майклу как легенды.Можно было ночь напролет слушать о Джеми-Джо Карри, жившем в Алжире, которыйсделался вдруг таким религиозным фанатиком, что пришлось приковать его цепью кстолбу. Или о дядюшке Тимоти, свихнувшемся от типографской краски, – онзабил газетами все щели вокруг окон и дверей и целыми днями вырезал из газетнойбумаги тысячи и тысячи кукол.

А история красавицы тети Лелии, полюбившей в юностиитальянского парня. Много лет потом она плакала, вспоминая его, и только впреклонном возрасте, когда лицо ее покрылось глубокими морщинами, Лелия узнала,что как-то ночью ее братья жестоко избили юношу и выгнали с Ирландского канала:нечего здесь делать итальяшкам! Услышав правду, тетушка в ярости перевернуластол с ужином.

Даже монахини в приходской школе – и те не прочь былиповедать какую-нибудь удивительную историю. Взять, например, престарелую сеструБриджет-Мэри (когда Майкл учился в восьмом классе, она в течение двух недель замещалаих учительницу) – на редкость приятную женщину невысокого роста,сохранившую в речи провинциальный ирландский акцент. За те две неделиБриджет-Мэри не провела ни одного урока. Вместо этого она рассказывала ребятамлегенды об ирландском привидении Петтикот Луз[4]. И еще – о ведьмах, обитающих(вы не поверите!) в Садовом квартале.

А некоторые из наиболее запомнившихся рассказов о прежнихвременах касались чисто житейских вопросов: как делали и разливали по бутылкамдомашнее пиво, как жили, имея в доме всего две керосиновые лампы, и как попятницам вечером наполняли водой и ставили перед очагом корыто, чтобы всейсемьей помыться в тепле… Это была просто жизнь: на задних дворах в чанахкипятилось белье, воду брали из цистерн с замшелыми стенками, а прежде чемложиться спать, плотно натягивали сетки от комаров. Давно забытые реалиивремени…

Картины детства, точно диковинные вспышки, мелькали передглазами. Майкл вспоминал запах льняных салфеток, которые гладила бабушка, передтем как убрать их во вместительные ящики комода из орехового дерева. Он вновьощущал вкус крабовых палочек, которые ели с крекерами и пивом. В ушах звучалпугающий грохот барабанов на парадах Марди-Гра, а перед внутренним взоромвозникал разносчик льда, торопливо взбегающий по ступеням с огромной ледянойглыбой на плечах. Снова и снова он слышал удивительные голоса людей, в то времяказавшиеся ему грубыми и чересчур резкими. Только теперь, много лет спустя, онсмог в полной мере оценить их образные, сочные речевые обороты, не лишенные оттенкатеатральности интонации, да и просто любовь к родному языку.

А какими увлекательными были рассказы о крупных пожарах, ознаменитых забастовках трамвайщиков, о портовых грузчиках, забрасывавших тюки схлопком в трюмы кораблей с помощью огромных железных крючьев и певших во времяработы. Это было еще до появления хлопкопрессовальных машин.

Оглядываясь назад, Майкл видел великий мир. В Калифорнии жевсе выглядело подчас слишком стерильным и однообразным: одинаковая одежда, однии те же машины, схожие суждения и доводы. Возможно, он так и не сумел до концапочувствовать себя здесь своим. Кто знает, удастся ли ему когда-нибудь испытатьтакое ощущение? А там, в Новом Орлеане? Трудно сказать, ведь за все прошедшиегоды Майкл ни разу не побывал дома.

Жаль, что в прежние времена он не был достаточно внимателенко всем, кто находился рядом. Он слишком боялся взрослых. Поговорить бы сейчасс отцом, посидеть вместе с ним и с его чудаковатыми друзьями возле пожарнойчасти на Вашингтон-авеню.

Интересно, неужели дубы и в самом деле были тогда огромными?Неужели их ветви действительно образовывали подобие арок и по этому зеленомутуннелю можно было дойти до самой реки?

Майкл помнил цвет сумерек, когда после затянувшейсятренировки он шел домой по Эннансиэйшн-стрит. Какими красивыми казалисьоранжевые и розовые цветы лантаны за низкими металлическими оградами! Анайдется ли еще где-нибудь на всем белом свете такая палитра красок неба? Едвали. Цвет небосвода менялся от розового к фиолетовому, а над крышами убогихдомишек всплывала золотая полоса…

И конечно, Садовый квартал. Да, Садовый квартал,воспоминания о котором были столь божественно-неземными, что Майкл сомневался вих достоверности.

Иногда он видел Садовый квартал во сне: теплый сияющий рай,царство прекрасных дворцов в окружении цветов и мерцающей зелени листвы. Нонаступал момент пробуждения, и вместе с ним приходили невеселые мысли: «Да, ябыл там… я шел по Первой улице… я вернулся домой… Но этого не могло быть насамом деле…» И его охватывало нестерпимое желание вновь увидеть все это своимиглазами.

В памяти вставали отдельные здания Садового квартала:большой, беспорядочно выстроенный дом на углу Колизеум и Третьей улицы, целикомвыкрашенный в белый цвет, вплоть до чугунных литых решеток. Больше всего емунравились дома с украшенными четырьмя колоннами фасадами, с залами-галереями пообе стороны, с длинными флигелями и высокими двойными трубами.

Майкл помнил даже людей, встречавшихся ему во времяпрогулок: стариков в полосатых льняных костюмах и соломенных шляпах, женщин стросточками, чернокожих нянек в синих форменных платьях возле колясок с белымидетьми. И того человека… Странного, безупречно одетого мужчину, которого он такчасто видел в запущенном саду одного из домов на Первой улице.

Майклу хотелось сопоставить воспоминания с реальностью:увидеть домик на Эннансиэйшн-стрит, где он вырос, посетить церковь СвятогоАльфонса, где десятилетним мальчишкой прислуживал у алтаря, а также украшеннуюготическими арками и деревянными статуями святых церковь Святой Марии на другойстороне улицы. Там он тоже участвовал в совершении мессы. Интересно,действительно ли фрески на потолке церкви Святого Альфонса были настолькокрасивыми?

Иногда, перед тем как погрузиться в сон, Майкл представлялсебя стоящим в той церкви в канун Рождества храм заполнен народом, собравшимсяна Всенощную… ярко горят свечи на алтарях… слышится ликующий гимн «AdesteFideles»… Под Рождество по крышам, как правило, с силой барабанил дождь, апосле мессы все собирались дома. В углу сияет наряженная елка, пляшут маленькиеголубые огоньки газового камина… Как прекрасно! Елочные огни символизируют СветМиру, а украшения на ней – дары волхвов. Зеленые ароматные ветви даже в зимниехолода возвещали о неизбежном наступлении лета.