Мы вернулись в двадцать первый век, когда путь из некоторых уголков шарика занимал недели.

…Посол сидел за тяжелым столом и сосредоточенно пыхтел, накручивая себя. Толстые пальцы сжимались в воздухе, будто он кого-то душил. Отчего-то имелось у меня подозрение, кого именно.

– Трифонович, не кипятись, взорвешься, – нежно посоветовал я, усаживаясь в кресло безо всяких приглашений. – Сколько раз предупреждать? Хочешь, чтоб твоя пакость была целой, – не подпускай ее ко мне.

– Что вы себе позволяете? – зарычал он. – Милостивый государь, я требую объяснений! Вы понимаете, как могут пострадать дипломатические отношения, если весть об уничтожении подарка дойдет до деспота…

– Тсс, – посоветовал нежно. – Тсс. Что я говорил? Взорвались. И кто же вам после этого скажет, что я не говорил? Стоять! Хотите объяснений – получите. Мы православные. Если местные потомки мексиканцев неровно дышат к Санта Муэрте, Святой Смерти, то это сугубо их проблемы. Ну, опосредованно наши. Поскольку нам должно просвещать их, а не перенимать заблуждения. Это доступно?

– Но деспот… Он же расстроится… – Он был до смешного расстроен, этот шестидесятилетний мальчишка. – Как же так, господин третий секретарь?

Мне стало его жалко.

– Послушайте, Александр Трифонович, успокойтесь. То есть наоборот. Включите свой пыл. Ананасы для столицы сами себя не вывезут, так что… – Я вгляделся в полыхнувшие яростью глаза. – Вот так правильно. Вижу, вам стало интересно, что же за протекция такая у этого мальчишки, что он с ходу вскочил на серьезную должность, да еще хамит вам в лицо; прикроет ли она, если вы всерьез вознамеритесь его угомонить?

– Признаюсь честно, Сергей Афанасьевич, меня это действительно интересует. – В снулом взоре блеснуло что-то хищное. Так бывает, когда престарелый охотничий пес, растерявший нюх, пытается встать на след.

Все-таки Александр Трифонович действительно был непрост. Но слишком, слишком осторожен.

– Так вот, на мою протекцию, Александр Трифонович, вас не хватит. Но скажу честно, никому не пожелаю, особенно человеку с вашим сердцем, заработать подобную… привилегию так, как пришлось мне.

– Ну уж? – Охотничий огонек в глазах усилился.

– Помните башни, что строили нелюди? Те, что в результате оказались их космическими кораблями? Я был в штурмовой группе, что проникла в одну из них, – совершенная правда, пусть и не вся. – Сугубо между нами, понимаете?

Секрет небольшой. Зато причастность к тайнам Имперской Безопасности бодрит всех.

Результата добился. Огонь в глазах сожрал пепел, вынырнул из-под углей.

– Неплохо сыграно, – улыбнулся Александр Трифонович как-то стыдливо. – Но над паузами и лексиконом надо поработать. Вы хамите, будто на сцене красуетесь.

Такие сценки происходили регулярно, чуть не через день. Грехи наши тяжкие! Высокое начальство следовало регулярно пинать, чтоб оно зашевелилось.

Хмыкнул, представив, как пинаю Старика – боярина Владимира Конрадовича Шталя, главу Имперской Безопасности, моего настоящего командира. Ноги недосчитаться можно.

– Вопрос с отрубленными головами закрыт?

– Закрыт. Хотя Дрендо действительно затаит злобу. Не следовало…

– Не слушать меня. Увижу еще одну – расстреляю к чертям.

– А вы ведь не рисовались, – вдруг понял «сеньор посол». – Вы там были. Говорят, это удалось только одной из групп. Казакам и какому-то бесу, простите, сотруднику Имперской Безопасности, на Тритоне.

Впервые за полтора года я увидел неподдельный интерес на его слабом, все-таки слишком слабом лице.

– Каково это? Говорят, там была бойня?

– Пьюти-фьють. Знаете, есть старая книжка? «Бойня номер пять»? Так вот, там говорится что-то в духе того, что после бойни остаются лишь птицы, а что они могут сказать? «Пьюти-фьють» – и только. Так вот: пьюти-фьють, Александр Трифонович. Если мы закончили на этом обсуждать бойни, и головы, и туземные нравы… Вы хотели меня видеть?

– Ну, коли так, вас, пожалуй, не удивишь тем, что нас с вами хотят видеть в столице. Меня – в МИДе, вас – в вашей конторе.

– Прелестно. Когда аэромоб? – Я представил чуть не сутки сидения в тихоходной машине и мысленно застонал.

– Аэромоба не будет.

– Корабль и маглев? Совсем прекрасно.

– Да нет… Меня поставили в известность, что… да вот, собственно.

…Звук двигателей прорезал влажный зной ножом. Заткнулись гитары уличных музыкантов, что днем и ночью терзали слух обитателей города. Я с радостью опознал рев двигателей суборбитального челнока позапрошлого поколения.

Жизнь вдруг показалась прекрасной.

…Столица была ярка. Столица была хороша той звонкой и в то же время основательной прелестью, что царит всего пару недель в году – ранней зимой и в краткие два-три дня перед Великим постом.

Воздух звенел от легкого морозца, солнце сверкало на свежем снежке – чистом, словно одежды архангела, – и казалось: до Рождества подать рукой.

Холода, нагрянувшие в столицу в этом году рано, в самом начале октября, вступали в свои права. Мне было положительно нечем заняться.

Александр Трифонович отбыл в муравейник МИДа прямо из космопорта. Я же, ознакомившись на экране комма с повелениями вышестоящего начальства и осознав, что до назначенного часа времени еще порядком, побрел по улицам, узнавая и не узнавая родной город.

Когда-то пешеходные, проспекты и переулки вновь, как в давно забытые времена до аэрокаров, сжались до полосок тротуаров у самых домов. Грубые наземные электромобили трещали по брусчатке.

Впрочем, по сравнению с последним моим отпуском пешеходы, кажется, начали отвоевывать позиции, а над головами их нет-нет да пролетало что-то напоминающее транспортные средства.

Жизнь шла своим чередом.

Почему-то показалось зверски обидно, что, вместо того чтобы делать дело, помогать отстраивать мир, сидеть в кокпите ладьи или фрегата – а я бы смог, все-таки по армейской специальности пустотный навигатор, – так вот, вместо этого все мои заботы сводятся к обеспечению экспорта ананасов и мате.

Да, у нас стреляют. Есть партизаны, как не быть, и есть вербовочная работа с ними и их противниками.

Но все из-за ананасов – будь они прокляты!

Впрочем, чуть позже, остановившись у ларька, в котором лоточник-хитрован деловито раздувал сапогом угли самовара – самый шик! не пропадет! – испив чайку и закусив тульским пряником, уловил в глубине души краешек на удивление не моей мысли.

Вот идет барышня в заячьей шубке. Блестит глазами. Подмигнуть ей – хорошо. И чай хорошо, а с пряниками так вообще замечательно.

Посади девушку на хлеб и воду, замотай в рванину – может, и выручит страна копеечку. И может даже, попади эта копеечка ко мне или на флот, – что-то восстановим, спасем ноль целых сколько-то там тысячных средней человеческой жизни…