журналист отполз к кювету. Скатываясь в заросшую серой от пыли травой яму, он услышал последнюю очередь. Бензобак взорвался, и взятая напрокат машина Беннета окуталась пламенем и чёрным дымом.

Беннет осторожно выглянул из-за угла. Центральная площадь была пуста, если не считать полицейской машины у входа в ярко освещённый участок. За время, пока Майк почти ощупью пробирался по знакомым с детства улочкам, он не встретил ни одного человека. Все окна черны. Ни за одной дверью не слышно музыки, разговора или детского плача. Вообще в Городке не горел ни один фонарь. Журналист благодарил детские игры в сыщиков, когда в поисках Коварного Убийцы они с Джимом облазили весь Городок.

Майк быстро пересёк площадь, стараясь не попадать в полосы света, бьющие из открытых окон полицейского участка — единственного маяка в море мрака. Прижимаясь к стене, журналист осторожно приблизился к окну и заглянул в него. Шериф Бакстер спал, сидя за столом. Перед шерифом стояла наполовину пустая бутылка виски. Рядом с полной окурков пепельницей шипела включенная карманная рация, тускло мерцал автомат.

Майк протянул руку, осторожно взял автомат, ощутив тяжесть полного магазина, тихо положил оружие на капот стоящей рядом машины.

— Джим, — шёпотом позвал он.

Бакстер мгновенно открыл глаза, его рука метнулась к автомату, но короткие сильные пальцы с обломанными ногтями наткнулись на пустоту.

— Это я, Майк Беннет, ты узнаёшь меня?

Несколько секунд шериф дико глядел на торчащую в окне всклокоченную, покрытую пылью и сажей физиономию.

— Фу, чёрт! — выдохнул он наконец, расслабляясь. — Ну и напугал ты меня! Откуда ты взялся?

— Приехал отдохнуть, у меня отпуск, — прошептал журналист.

— Какого дьявола ты шепчешь? Что у тебя с горлом?

Майк взял автомат, обогнул машину и вошёл в полицейский участок.

— С горлом у меня всё нормально. Это у вас тут чёрт знает что творится! Скорее я должен испугаться, а не ты.

— Посмотри на себя в зеркало! Да, сомневаюсь я, что ты отдохнёшь сейчас в нашем Городке. — Разлил по бокалам остатки виски шериф, когда кое-как умывшись, журналист сел за стол. — Я вообще не понимаю, как тебе удалось сюда проникнуть.

— Прямо скажу, встретили меня приветливо: с салютом и фейерверком. Потом я до темноты наслаждался природой, лёжа со всеми удобствами в канаве. А как стемнело, проделал увлекательную прогулку по мирно спящему Городку. И, наконец, меня ласково принял старый друг, обозвав чёртом и не продырявив из этой милой игрушки только потому, что я догадался взять её первым.

— Ты всегда был везучим, Майк, — серьёзно ответил Бакстер, прихлёбывая из бокала. — Только ты мог уцелеть днём на огневом кордоне, да ещё пройти сквозь него, не встретив ни одного патрульного.

— Куда я попал?! Что, чёрт побери, здесь происходит? Я ехал в свой старый, не меняющийся со временем Городок…

— Наверное, это судьба, что ты попал к нам именно сейчас, Майк. — Поскрёб трёхдневную щетину Бакстер. — Если ты сумел пройти сюда, то, может быть, тебе удастся и обратное. Телефонный кабель вышел из строя в первые часы паники. У нас имеется только несколько полицейских раций. Пока телефон работал, я пытался вызвать помощь, пытался связаться с армией, но они мне не поверили. А послать некого. Никто не сможет пройти через кордон! Мы теряем ежедневно десятки людей.

— Джим, скажи, наконец, кто держит Городок в осаде? Где враг?

— Крысы и черви! Не смотри на меня так, Майк, я три ночи не спал, но голова у меня в порядке. Ты сам утром всё увидишь.

Журналист достал сигарету, бросил пачку рядом с переполненной пепельницей.

— Может, это я сошел с ума, Джим? Ты действительно…

— Утром, Майк, утром ты всё увидишь сам.

Огромным, десятиметровым зонтиком, торчал на холме деревянный гриб. Майк и его мама сидели в высокой траве под «шляпкой». Прислонившись спиной к ножке «гриба», Майк жевал кислую травинку и лениво наблюдал за толпой одетых в одинаковые синие комбинезоны и шлемы ребят у подножия холма. Перед огромным экраном плясал парень. Мощный луч света освещал конвульсивно дёргающуюся фигуру. На экране проецировалась многократно увеличенная копия танцора, чтобы каждый в толпе одинаковых синих роботоподобных парней видел каждое его движение.

«Он стремится к горизонту,

Мы стремимся к горизонту,

Он почти у горизонта,

Триста!» —

cкандирует толпа странный припев.

— Что это? — спросил Майк.

— Экзамен, — безразлично бросает мать, перелистывая страницу журнала. Первый раз Майк видит свою маму читающей. Сколько он себя помнил, она постоянно хлопотала по дому, возилась с Сэмом, что-то шила. Майку захотелось, как в детстве, прижаться к располневшему телу матери, чтобы она, воркуя нежные глупости, гладила его волосы, а он, замирая от счастья, забыл обо всём мире. Без единой мысли, не разбирая ни слова из того, что она ему щебечет, он вбирал бы, впитывал в себя то, что ему так не достаёт, что не может дать ни одна другая женщина. И мать, уловив его настроение, отрывает глаза от шелестящих страниц, с улыбкой поворачивается к нему. Но глупая мальчишеская смесь гордости, взрослости и чёрт знает чего ещё заставляет Майка вывернуться из-под протянутой мадоньей руки, отвернуться, наткнувшись на каменное лицо танцора. Тот уже в двух шагах.

Ужас сжал сердце Майка. Подхватив с травы маму, он попытался увести её от надвигающейся опасности, но ноги отказали, и мать тяжело повисла на его руках. Майк понял, что не успеет.

«Он почти у горизонта,

Он уже у горизонта,

Три!» —

ревёт толпа.

— Нет! — закричал Майк, отступая перед синей трёхметровой фигурой, надвигающейся прямо на него.

— Я должен! — послышался хриплый голос. — Я должен его срубить!

— Но это же моя мать! Её раздавит! Подожди! — молил Майк.

«Он уже у горизонта,

Два!»

— Я должен успеть! — Великан ударил ребром ладони по ножке гриба, сверху посыпалась труха. Майк попытался оттолкнуть фанатика, но почувствовал, что проще сдвинуть скалу.

— Лучше ударь меня, это же моя мать!

«Один!»

Могучим ударом великан перерубил ножку и повернулся к журналисту. В следующий миг Майк почувствовал, что летит. Падая в хрустящую траву рядом с матерью, он увидел, как огромная «шляпка» накрыла одинокую синюю фигуру.

«Ноль!»

Центр упавшего диска вспучился, и меж рваных зубьев толстой фанеры появился синий шлем.

— Господи, ведь ему не больше двадцати, — подумал Майк, вглядываясь в покрытое потом и кровью лицо. В наступившей тишине Майк бросился в облако пыли, сдирая кожу с ладоней, начал отгибать акульи зубы фанеры, помогая голубой фигуре выбраться на волю.