– Значит, вы пришли на процедуру? – спросил Архипов, посмотрев из-за бумаг на Дашу. Он старался не касаться меня взглядом, словно меня вообще не было рядом. Странно.

– Да, – голос Дашки был еле слышен.

– А что же вы так поздно?

– Поздно? – удивилась я. – Еще и часа нет!

– Я не об этом. – Архипов посмотрел на меня так, словно я была с другой планеты. – Я о сроках. Вы понимаете, что надо было бы еще месяц назад приходить. Почему же вы все тянете-то до последнего? Вы натощак?

– Да, натощак, – кивнула Даша, побледнев.

Я ее понимала. Все вдруг стало таким реальным, и этот Архипов – разочарованный и злой, кажется, ненавидящий женщин, смотрел на нее, как на преступницу. Сегодня умрут все Дашкины мечты, и жизнь станет совсем реальной – останется только закрыть глаза, перенестись в воображении на мостовые венецианских улиц и танцевать.

– Ну что ж… – пробормотал Архипов. – Милости прошу, раз уж вы все решили. Вашей сестре придется подождать снаружи, пока я вас осмотрю. Потом пойдете в отделение, вам выделят место в палате.

Я вышла из смотровой и почувствовала, как леденею от страха. Как я могла вот так все решить? Кто я такая вообще, чтобы решать человеческую судьбу? Кто дал мне это право, почему я оказалась в этом ужасном положении человека, который должен все решать! Почему никого вокруг, никогда никого нет вокруг, чтобы снять хоть какую-то малость груза с моих плеч, с моей души.

И ведь это не Дарья преступница – это я. Архипов этот должен смотреть с презрением именно на меня. Это я привела сюда Дашу. Это я прекрасно знаю, как устроен мир и что почем. Это я поломаю ей все мечты и убедительно докажу, что все ее романтические бредни – именно бредни. Что бы он подумал, этот Архипов, узнав обо мне ВСЕ! Он бы стал меня презирать? Нет, не думаю. Скорее он бы вздохнул с огорчением, и на его лице появилась бы еще одна морщина. А усталость бы усилилась.

Потому что он видит людей насквозь. От этого у него такой взгляд – он видит нас, ужасных, эгоистичных, трусливых и жадных людей насквозь. Он знает, что никто никогда не хочет ни за что отвечать и все всегда отказываются платить по счетам. Все приходят к нему за тем, чтобы он оплатил счета вместо них. Дверь в кабинет вдруг начала странным образом давить на меня, в коридоре почему-то пропал весь воздух.

Я уверена, что он, Архипов, никого не осуждает и никому не желает зла. Вот только иногда, наверное… ему становится настолько невыносимо, что остается только бежать в маленький прибольничный парк и ронять лицо в ладони. Считать до десяти и снова возвращаться в реальность. Он бы хотел спасать, а не убивать.

Все это мне вдруг так ясно, так мучительно понятно, что я задохнулась.

Я вдруг почувствовала, как что-то горячее обжигает мои щеки, стекает по моим губам. Слезы? Я забыла, что я вообще умею плакать. Разве что тогда, в Венеции – оплакивая свою судьбу. А сейчас что-то ужасное сдавило мне грудь. Я не была уверена, что смогу с этим жить дальше. Я встала, подошла к этой омерзительно серой двери и рывком открыла ее.

– Эй, вы куда?! – спросила меня медсестра, еле заметная за горами каких-то бумаг.

Я прошла во внутренний кабинет, где в углу, за ширмой стояла моя Дашка. Архипов стоял возле стеклянного шкафа. Когда я вошла, он резко обернулся и снова, в третий раз наши взгляды встретились.

– Даша! Одевайся. Мы уходим! – скомандовала я, глядя ему прямо в глаза.

Я ничего не хотела ему говорить. Что тут скажешь? Если бы не здесь и не сейчас, а в другой жизни… Я бы подошла к нему и спросила, не хочет ли он, чтобы я оставила ему свой телефонный номер. Судя по тому, как он не может отвести от меня глаз, он бы обязательно принял мое предложение. И через пару дней он бы обязательно позвонил и оказался бы свободен и неженат – в той, другой жизни. И я была бы не я, а та танцовщица из Венеции. И у нас родилась бы дочка, и жили бы мы долго и счастливо и умерли бы в один день…

– Даша, мы уезжаем. Ты поняла? Будем рожать.

– Сейчас! – пискнула она из своего угла. Шуршание ускорилось, и через минуту Дашка вынырнула из-за ширмы, все еще бледная, но улыбающаяся до самых ушей.

Глупый ребенок! Радуется!

– Вы что творите, а? Я сейчас охрану позову! – заверещала подлетевшая медсестра, возмущенная до глубины души.

Но мне было плевать. Архипов с изумлением смотрел на меня. Потом на его лице появилась легкая тень улыбки, не больше. Он ничего не говорил, но и глаз не отводил. Тогда высказалась я.

– Зовите кого хотите, – рявкнула я, и медсестра отлетела. Она посмотрела на Архипова, потом снова на меня и вышла.

– Значит, передумали? – пробормотал он и замер в нерешительности.

Я вдруг подумала: «А что? К черту все! Спрошу напрямую, дам телефон и пусть будет в моей жизни хоть один нормальный роман с живым человеком. Может же и на моей улице быть праздник».

Он молчал долго, глядя на меня задумчиво и серьезно. То, что происходило внутри меня, было выше моего понимания! Но потом я вдруг почувствовала, как в кармане моих джинсов завибрировал телефон. Мелодия не мелодия, а имитация милицейской сирены. Свинтус счел этот рингтон забавным, а мне всегда было удобно знать, что звонит именно он. Всегда оставалось время для маневра – отвечать или нет, и если отвечать, то как именно, в каком тоне. Сирена взвыла очень вовремя. Перед моим мысленным взором вдруг возникло лицо моего любовника, и сразу стало понятно, что никакого праздника нет и быть не может. Дай бог мне Дашку отстоять. А если я начну творить глупости, то вместо бизнеса все кончится смертоубийством и травмами самой тяжелой степени. Свинтус из тех, с кем шутить нельзя ни в коем случае.

Я отвела взгляд первой и спросила:

– Мы что-то должны подписать?

– Нет, не надо. Вы можете просто уйти и все, – ответил Архипов, ничего не прибавив.

Лицо его помрачнело, он вернулся за свой стол. Он старался на меня не смотреть, но было видно, что это дается ему с трудом. Дашка же, наоборот, радостная и счастливая, подхватила свои вещи и выбежала из кабинета как ошпаренная. А через несколько минут уже и я уезжала подальше от этих серых стен, стараясь не думать о том, что я творю и что делаю. Ничего хорошего, когда в жизнь вмешивается судьба. Для меня во всяком случае, это точно.

Я плохая и злая. Это не самокритика и не самобичевание, это простое признание существующего положения вещей. Я плохая, потому что я поддельная и фальшивая, как китайские кольца – я только блещу и переливаюсь фальшивым лоском, а в глубине души я все та же хмурая тощая девчонка из Ростова-на-Дону, ненавидящая все и вся. Я плохая, потому что с некоторых пор, с самого детства у меня не имелось ни чести, ни совести, ни желания о них горевать. Разве можно печалиться о чем-то, чего никогда не было?