– А деньги?

– Деньгивыплачиваются по окончании съемочного дня, – невозмутимо ответила Оксанаи, не дожидаясь нашей реакции, повернулась спиной.

Похоже, мы попалив ловушку!

Потерянноговремени было слишком жалко, чтобы уходить без оплаты. Нам ничего не оставалось,кроме как тащиться обратно в павильон и выполнять указания режиссера.Потянулись новые дубли, еще унылее предыдущих… Репетиция! Мотор! Брак по звуку!Перезаряжаем пленку!.. На лице режиссера была написана злость и ненависть ксобственной работе. Актеры мечтали об ужине и кровати. Операторы и люди смикрофонами на палках смотрели с нескрываемым отвращением и усталостью.Счастливее всех были те, кто сидел за огромными пультами в мягких креслах:некоторые из них уже уснули.

Завершился,наконец, последний эпизод из расписания у двери. Неужели можно по домам?! Иснова нет. Объявили, что планируется доснять еще несколько сцен.

– А ктонедоволен, тот пойдет в соседнюю студию сниматься в «Золушке изКапотни»! – остроумно объявил режиссер. – Они там с шести до часуночи работают и спят здесь же!

Народ, назначенныйсидеть за столиками «ресторана», распустили, а нас, самых «счастливых»,оставили еще как минимум на час, снова изображать светскую беседу и элегантнопопивать из залапанного бокала теплый, липкий, приторный лимонад с испарившимсяиз него газом.

– Мнекажется, это никогда не кончится! – прошептала Татьяна.

Я тоже началаприходить к такой мысли. В одном из перерывов между дублями, когда я с голодухистянула с тарелки на грязном столе листик салата (остальное уже было съедено),тетка‑реквизиторша обвинила меня в жадности и прожорливости. После этогостало окончательно ясно, что все хуже некуда. Даже мысли об Овсянкине непомогали. В конце концов, мне расхотелось домой: уже стало просто все равно,где мы сегодня будем ночевать…

И в этот самыймомент объявили, что съемки окончены.

Наконец‑то!Неужели я буду вознаграждена за свои труды?!

Мы с Танькойбросились к Оксане за деньгами. И получили… по 300 рублей!

– А почемутак мало? – ошарашенно спросила подруга.

– Всегдатак! – ответила тетка.

На ее мерзкойфизиономии читались невинность и удивление. Видимо, ничего странного в том,чтобы вкалывать тринадцать часов подряд за триста рублей, Оксана не находила.Ведь у нее‑то зарплата была совсем другой! А тут речь шла всего лишь омассовке!

…По дороге домоймы с Татьяной не разговаривали: не было сил. Не знаю, как она, а я даже недумала ни о чем. Все окружающие люди, прохожие, пассажиры метро, продавцы имилиционеры казались мне огромной массовкой какого‑то гигантского фильма,которая только делает вид, что живет реальной жизнью. В голове бессмысленновертелось имя Бориса Овсянкина, не порождая уже никаких эмоций. Перед глазамистоял образ жареной курицы.

До дому ядобралась в одиннадцать часов вечера.

Из дневника ТаниШмаровой

«15 июля 2010.

…Только к вечеруболее‑менее отошла от вчерашних съемок. Это просто ужас! Пока тусоваласьтам, сто раз пожалела, что позволила Ульяне втянуть себя в эту ерунду! Целыйдень сплошного унижения – и хоть бы деньги за это платили! По‑моему,работы хуже, чем в массовке, невозможно придумать. Уборщицы и то получаютбольше денег и уважения. Но самое удивительное, что есть глупые люди, которыекаждый день таскаются на съемки за 300 р. и воображают, что станутзвездами! До тех пор, пока существуют эти дураки, не уважающие себя и готовыевкалывать бесплатно, нормальным людям ничего не заработать в массовке.

Кстати, за отсидкув зрительном зале во время съемок телешоу тоже платят 300 р. Об этом мнесказала Ульяна. Она же у нас собирается на съемки какой‑то дурацкойпередачи про суд, ее этот Овсянкин пригласил! Звала и меня с собой, ну уж нет,тут я пас, у меня есть занятие поинтереснее, чем просиживать попу, глядя навсякую ахинею!

Если бы я сама непередала Ульке это письмо, ни за что бы не поверила, что артист можетзаинтересоваться статисткой! Хотя… я и сейчас не верю. Что‑то во всемэтом не так. Подвох какой‑то. Впрочем, Улька в восторге, она, кажется,уже заочно влюблена в этого Бориса (хотя ни я, ни она, ни мои родители ни разуне слышали о таком актере). Про Ищенко вообще не вспоминает. И про Елисея этоготоже… если он вообще существует. Зато про платье свое пурпурное, которое где‑тоувидела, никак не может забыть. Вбила себе в голову, что может быть хороша тольков нем. А я что‑то так ей рассочувствовалась, что решила дать в долг все,что заработала аудитом за это время. Наверно, еще и у любимого займу, когда емуаванс выдадут. Уверена, он мне не откажет, он такой славный! Пусть Ульяна купитсебе это платье, раз без него жить не может! Подруга же все‑таки!

А что касаетсянашего сегодняшнего свидания…»

Больше всего ябоялась, что платья не будет. Только представьте: почти месяц мечтаешь о вещи,примеряешь, навещаешь ее в магазине, ссоришься из‑за нее с предками,устраиваешься на работу, преодолеваешь всякие трудности… а потом наконецприходишь в магазин с деньгами (мой заработок плюс Танькин плюс ее парня плюсот родителей на карманные расходы) – и оказывается, что твоя мечта ужепродана!

Страх оказалсянапрасным. Все экземпляры платья – от 40 до 50 размера – висели на прежнемместе. Не ушел ни один. У меня даже возникло ощущение, что их никто не мерил.Получается, платье не такое уж и хорошее, так, что ли?

Можно было бысразу взять нужный размер и идти на кассу, но я почему‑то решила еще разпримерить: вроде как сомневалась, что ли… Переоделась, посмотрела на себя взеркало. Странно, прежнего восторга не было. Где же королева, которой я казаласьсебе в прошлые разы?

Нет‑нет,платье было симпатичным. И оно мне шло. Я определенно не отказалась бы принятьего в подарок. Но покупать за четыре тысячи?..

Я сноваповертелась перед зеркалом. Вот так так! Никаких эмоций! Ощущение такое, будтоплатье уже год, как висит в моем гардеробе и уже порядочно надоело. Милое – воти все. Не лучше и не хуже остальных нарядов. Добавить бы поясок, чтобы не быломешковато. И оживить каким‑нибудь другим цветом. С белыми вставками,например, было бы значительно интереснее. А так… Что? Ну платье и платье…

Тут нитка висит. Атут шов кривоват. Да ведь это сплошная синтетика! В жару я в ней буду всямокрая. И почему только это платье стоит так дорого? Может… просто потому чтотакие девушки, как я, готовы платить? Но… это несправедливо!

Что такое четыретысячи, лежащие сейчас в моей сумочке? Наши (преимущественно Танькины) мученияс радиорекламой. Ужасы промоутерства. Гуддэевская соковыжималка. Унижения насъемочной площадке. И немалые усилия моих родителей, встающих на работу каждоеутро.