| Вторая форма — утаиваемое речью — возникает в связи со способностью речи к сокрытию своего собственного содержания, которая обнаруживается в таких речевых феноменах, как ложь[1449] и ошибка. Больший интерес представляет для герменевтика первая форма сокрытия — ложь, которая, по мнению Гадамера, есть вполне безобидный случай утаивания и «образец самоотчуждения, случающегося с языковым сознанием и требующего снятия через усилие герменевтической рефлексии»[1450], и связана с незаметным действием в речи предрассудков.

Среда разного рода предрассудков Гадамер особое внимание уделяет авторитету и традиции как их важнейших и наиболее распространенных видов. Что касается авторитета, то его признание всегда связано, по мнению хайдельбергского философа, с допущением, что обусловленные им высказывания не носят неразумно-произвольного характера, но в принципе доступны пониманию. Столь же не противоречит разуму и традиция, которая есть по своему существу «сохранение того, что есть, сохранение, осуществляющееся при любых исторических переменах. Но такое сохранение суть акт разума…»[1451] Рациональность традиции является определяющим условием для ее реабилитации в герменевтике. Можно даже сказать, что задача восстановления традиции — одна из существенных задач герменевтики Гадамера.

Для осуществления этой задачи немецкий философ обращается к хай- деггеровскому пониманию бытия как времени, которое рассматривается им как условие адекватного постижения сущности традиции. Соответственно определением человеческого существования становится его конечность[1452]. Конечность человека — это и есть онтологическая предпосылка укорененности его в традиции. В силу конечности человека всякий человеческий опыт историчен. «При всех обстоятельствах, — замечает по этому поводу Гадамер, — основным моментом нашего отношения к прошлому… является вовсе не дистанцирование от исторически переданного и не свобода от него. Скорее мы всегда находимся внутри предания, и это пребывание-внутри… всегда и сразу является для нас чем-то своим, примером или предостережением, самоузнаванием, в котором для наших последующих исторических суждений важно не столько познание, сколько непредвзятое слияние с преданием»[1453]. Тем самым человек не может находиться вне исторического времени, стать над ним. Он включен во время, в историю, и эта включенность есть его онтологическая характеристика. В герменевтическом опыте человек включен в предание, которое и должно быть испытано в этом опыте.

Применительно же к интерпретатору это означает, что ситуация, в которой он находится, не есть дело случая, а исторически обусловлена и в социальном, и культурном отношении. Поэтому и его интерпретация всегда осуществляется в рамках определенной традиции, которая и задает ему предпонимание. «Как существа конечные, — пишет Гадамер, — мы принадлежим определенным традициям, независимо от того, разделяем мы эти традиции или нет, сознаем ли свое вхождение в традицию или настолько слепы, что воображаем себя начинающими всё заново, — это совершенно не затрагивает власть традиции над нами… Традиция — не просто сохранение, а передача, переложение. Она предполагает, что ничто не остается неизменным…, а господствует стремление понять и выразить старое по-новому»[1454]. А отсюда ясно, что историческое сознание не есть нечто радикально новое, оно есть лишь новый момент в рамках изначального человеческого отношения к прошлому. Традиция, к которой мы принадлежим и в которой мы живем, — это не часть нашего культурного опыта, не культурное предание, нам постоянно и непрерывно передается traditur, сам же познаваемый в коммуникативном опыте мир передается нам как постоянно открытая бесконечности задача. «Повсюду, — подчеркивает Гадамер, — где мир испытуется нами…, где совершается усвоение, усмотрение, постижение…, повсюду совершается герменевтический процесс собирания мира в слово…»[1455].

Герменевтическая сущность бытия и общезначимость традиции в герменевтическом опыте находят свое выражение и в следующей мысли I Гадамера, которая оказывается основополагающей в его герменевтике: «Само понимание следует мыслить скорее не как действие субъективности, но как включение в свершение предания, в котором происходит не- н прерывное опосредование прошлого и настоящего»[1456].

Таким образом, принадлежность к определенной традиции есть непременное условие герменевтического опыта. Но она есть также й усло- I вие, и причина герменевтического круга, вхождение в который оказывает- [ся необходимым для каждого интерпретатора[1457], поскольку понимание в | контексте круга есть взаимодействие традиции и истолкования, что означает, что понимание текста всегда предопределено забегающим вперед движением предпонимания[1458]. Последнее обстоятельство и определяет близость и чуждость интерпретатору интерпретируемого, которые несет в L себе традиция. «Уготованное нам традицией место, — пишет Гадамер, — ; место между чуждостью и близостью есть… промежуток между исторически понятой, отложившейся предметностью и причастностью традиции.