После короткого молчания, вызванного воспоминаниями, Анжелина грустно добавила:

— Сегодня утром на улице Бьера один мужчина плюнул на землю и посмотрел на мою собаку так, словно она была дьявольским отродьем.

— Для того ненормального овчарка, конечно, дьявольское отродье, — усмехнулся Луиджи. — А у этой собаки, случайно, нет тонкой коричневой линии на правом ухе?

— Есть! — удивилась Анжелина. — Так вы видели эту собаку?

— В конце лета меня приютил один житель хутора Бернедо[24], что по дороге к перевалу Саррайе. Он дружил с неким Сабеном Паулем, торговцем вразнос нитками, иголками и календарями.

— Это его собака?

— Нет, мадемуазель. Ваша овчарка принадлежала старику, поддерживавшему священников-отступников. Он умер в ноябре, как раз когда вы приехали в Бьер. В сумерках его похоронили на вершине Кера. Я думаю, что после смерти хозяина животное стало искать человека, которого смогло бы полюбить. Вполне возможно, сегодня утром собака, покинув вас, отправилась на могилу этого славного старика.

— Не богохульствуйте! — возмутилась молодая женщина. — Животное не будет молиться на могиле!

— А разве я сказал, что собака будет молиться? — усмехнулся скрипач. — Нет! Но животные способны испытывать искренние чувства, как и люди.

— В таком случае Спаситель расстался со мной навсегда. А я так надеялась, что он появится, когда я приеду в Бьер!

Луиджи молчал. Размашистым шагом он шел рядом с ослицей. Немного успокоившаяся Анжелина по достоинству оценила общество этого странного человека.

— Где вы живете? — неожиданно спросил скрипач.

— Довольно далеко, и поэтому я вынуждена буду заночевать в таверне Касте-д’Алю, — ответила Анжелина, твердо решив не говорить, где живет.

— Опять недомолвки! — рассмеялся Луиджи. — Но вам, мадемуазель, нечего бояться. Я чувствую, вы хотите сохранить в тайне конечный пункт вашего пути из опасения, что я приду и ограблю вашу семью. Как ни странно, но вы, похоже, не боитесь за свою честь, столь драгоценную в глазах порядочных девушек!

— Возможно, я просто держу себя в руках! — сурово ответила Анжелина.

— В таком случае будьте покойны: я не насилую женщин. Я предпочитаю, чтобы они сами отдавались мне, сознательно, дрожа от нетерпения, или даже молили меня оказать им эту честь.

Анжелина, не привыкшая к подобным речам, густо покраснела.

— Какого же вы о себе мнения! — воскликнула она. — От меня не дождетесь! У меня есть жених, и вскоре я выйду за него замуж.

— О! И где он, этот жених, который позволяет вам одной путешествовать в столь зловещих местах, да еще в снегопад? Я не одобряю его! Когда обладаешь таким сокровищем, как вы, его следует бережно хранить, не спуская с него глаз.

Эти слова задели за живое молодую женщину. Гордость побудила ее встать на защиту Гильема.

— Он учится в Париже, — солгала Анжелина. — И скоро вернется. А чуть позже мне все равно придется ездить по нашему краю днем и ночью — я собираюсь стать повитухой, как и моя мать.

Скрипач присвистнул и с удивлением взглянул на молодую женщину.

— Я был уверен, что вы барышня образованная и умеете читать и писать, — сказал он. — Я тоже учился и, хотя похож на цыгана, не всегда бродил по дорогам со скрипкой, моим ныне единственным богатством.

История молодого человека интересовала Анжелину, но она не стала ни о чем его спрашивать. Скрипач и так считал себя выше других, и ей не хотелось давать ему повод возомнить о себе еще больше. Тем не менее, Анжелина охотно поболтала бы с ним, но, подавив это желание, она заставила себя молчать и принялась любоваться суровым пейзажем, окружавшим их. Слева большие участки скал были покрыты мхом, справа несла свои стремительные воды река. Дорога была покрыта свежевыпавшим снегом; голые ветви деревьев по ее краям напоминали десятки протянутых рук, лишившихся плоти. С темно-серого неба падали легкие снежинки.

— Вы мне не верите? — воскликнул раздосадованный Луиджи. — Меня оставили у ворот монастыря, когда я только начал ходить. Монахи были моими воспитателями, они открыли для меня алфавит, арифметику, латынь… Я прощаю этих попиков за их страсть к молитвам и дисциплине, поскольку они приобщили меня к музыке. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я, ученый сирота, сбежал. Братья хотели, чтобы я тоже стал монахом с выбритой головой. Один из них, брат Лазарь, любезно рассказал мне о моем появлении в монастыре. «Нам ничего не известно о твоей матери, но отец, по всей вероятности, был цыганом», — сказал он.

— Почему он так думал? — удивилась Анжелина.

— Наверное, из-за цвета моей кожи, несвойственного католикам, моих черных волос и жажды свободы. Его слова произвели на меня сильное впечатление. Сбежав из монастыря, я мог бы примкнуть к цыганскому табору, но я оказался талантливым музыкантом и сам зарабатываю себе на жизнь. Вот уже десять лет я брожу по дорогам в надежде обрести настоящую семью.

Анжелина прониклась состраданием к молодому человеку. Он повернулся, и лучезарная улыбка озарила его лицо.

— Я не знал ласки матери, но многие женщины сумели меня утешить, — сказал он.

— Вы сердитесь на мать за то, что она бросила вас? — спросила Анжелина.

— Нет, мадемуазель. Полагаю, у нее не было выбора. А теперь поговорим о вас!

Анжелина не имела малейшего желания говорить о себе и насупилась. Как ни странно, Луиджи понял это и не стал нарушать воцарившееся молчание.

Вскоре показались заснеженные крыши Касте-д’Алю. Небольшой городок процветал благодаря карьеру, в котором добывали точильный камень. Некогда здесь стоял небольшой замок со скромной башней, где жил сеньор, именем которого была названа деревня. Местные жители зарабатывали на хлеб тем, что продавали в Арьеже знаменитый серый камень; из него был построен хутор на соседнем плато. Что касается таверны, то это был обыкновенный деревенский дом. Три комнаты хозяйка сдавала путешественникам. За ночь, проведенную в таверне, надо было заплатить чуть менее одного франка. В цену входили также тарелка супа и ломоть хлеба.

— Вот я и в безопасности! — воскликнула Анжелина. — Благодарю вас, мсье, за то, что проводили меня.

В эти декабрьские дни солнце садилось рано, темнело быстро.

— Я прощен, мадемуазель? — спросил Луиджи. — Мне так хотелось бы стать вашим другом! На большее я не могу рассчитывать, ведь у вас есть жених.

Слово «жених» Луиджи произнес насмешливым тоном. Молодая женщина, развеселившись, остановила ослицу. Едва ноги Анжелины коснулись земли, она стала прощаться со скрипачом:

— Нам надо расстаться до въезда в деревню.

Цыган взял в свою руку ее тонкие пальцы, затянутые в кожаную перчатку, и наклонился, чтобы поцеловать их.