– Но это просто вода!

– Я не умею плавать! – выкрикивает Настя. – Я в детстве чуть не утонула! – поджимает свои сладкие губы девушка, – с тех пор я боюсь бассейнов, как огня, но тебе откуда это знать, да, Сокольский? Ты вообще ничего обо мне не знаешь, – продолжает тараторить Настя, а меня переворачивает от накатившего животного страха за нее. Обдает холодом изнутри, стоит только представить, что она чувствовала в этот момент.

– Я идиот, Настя... 

– Да даже не в этом дело, – перебивает. – Ты... ты мог бы не смеяться надо мной, а помочь, Илья! Я стояла там, как дура, в этом бассейне!

– Я понял тебя. Я был неправ. 

– Я выглядела в глазах твоей матери идиоткой, только еще сильнее подтверждая ее слова. Она и так мне сказала в лоб, что такая невестка ей не нужна, а тут еще вот это все, – говорит, шмыгнув носом.

– Что?

– Что? – переспрашивает она, и я вижу слезинку, что покатилось по ее щеке. 

– Что она тебе сказала? – подхожу к девушке, которая, что удивительно, не отступает, и смахиваю пальцем слезинку, обхватив ладонями ее раскрасневшееся кукольное личико.

Какая она все-таки хрупкая и маленькая по сравнению со мной.

– Что моя мать тебе сказала? И когда?

– Когда я с Ксю вышла поговорить. Это, – шмыг носом, – подруга моя. Твоя мать сказала, что не нравлюсь я ей. И тогда же про кольцо сказала. И ее можно понять, – говорит в сердцах Настя. – Ты себя видел? – замолкает, в ожидании ответа. – А меня? Мы же просто смешно смотримся вместе! Она в два счета просчитала, что я тебе не ровня. У нас ничего не выйдет, Сокольский, я правда очень хочу домой, – с каждым словом все тише говорит девушка, и я вижу, как снова начинает дрожать ее верхняя губка в подступающей истерике. И как невыносимо хочется накрыть ее губы своими. Утешить. Успокоить. Заставить забыть весь тот ужас, что мать с Каролиной сегодня устроили.

– Знаешь, это… так… обидно… – шепчет, и я даже не успеваю отреагировать, когда Настя делает шаг и, привстав на носочки, утыкается носом мне в шею, приобнимая. Словно прячется в моих объятиях от навалившихся проблем. Будто почувствовала во мне защиту. Это чертовски приятно.

Не знаю, сколько мы вот так стоим. Она, крепко прижимаясь ко мне, а я молча глажу ее по голове. Но когда слез не осталось, Настя отстраняется и отходит к окну, а я присаживаюсь на край диванчика, запуская пятерню во все еще слегка влажные после “купания” волосы. Сколько мыслей в голове – с ума сойти можно!

– Моя мать любит кичиться своим положением, – нарушаю тишину, установившуюся в полумраке спальни. – Она с детства пыталась нам с сестрой вдолбить в голову свои понятия и отношение к разделению по социальному статусу. 

– И скажи, что ты не поддался, – фыркает девушка, но не язвительно, а, скорее, растерянно.

– Нет. Мне плевать, кто из какой семьи и чем живет. На мой взгляд, существует более важные в этой жизни вещи, чем деньги и положение.

– И какие, например?

– Человечность. Доброта. Честность, в конце концов. 

– То есть, скажи я, что я детдомовская девчонка без семьи и вообще без какого-либо статуса, тебе будет плевать? – оборачивается Настя. 

Я поднимаю взгляд, встречаясь с ее решительным, и медленно-медленно перевариваю то, что только что услышал.

– Что? – поднимаюсь с места и подхожу к ней вплотную, так что девушка смотрит на меня снизу вверх, прожигая горящим взглядом. – Что ты сказала? – подцепляю пальчиками за подбородок, не давая отвести взгляд. – Ты… без семьи?

– Именно, – усмехается Настя. – Нет у меня братьев и сестер. У меня даже родителей нет, Сокольский. И естественно, ты этого не мог знать, потому что тебе все два года вообще было плевать, кто та тень-Настя, что мелькает у тебя за спиной, бегая послушной собачонкой. 

Я мудак.

Я полный мудак!

Идиот!

Да, много в мире определений таким, как я: козел, скотина, баран. Два года бок о бок, а я даже ни разу не поинтересовался, чем она живет и как. Я так далеко и глубоко засунул свои притязания на ее внимание, планомерно уничтожая всякое уважение ко мне, как мужчине, что добился того, что о единственной женщине, которая, кажется, узнала за это время обо мне все, я не знаю ничего.

– Настя… – тяну руки, но она отходит.

– Не надо меня жалеть. Меня в моей жизни все устраивает. Я сама по себе, и у меня нет вот таких проблем, как у тебя с твоей матерью. Живу, как хочу. Но я не шутила, когда говорила, что не ту ты сюда привез, – говорит девушка ровно и спокойно, но я-то слышу, как в каждом слове сквозит обида. – Узнай твоя мать, кто я, позора не оберешься…

– Значит, мы должны показать матери, что она ошибается на твой счет. 

– Что ты имеешь в виду? 

– Ты же умеешь включить стерву, Настя, – не спрашиваю, утверждаю. – И это комплимент.

– Такой интриганкой, как Эмма Константиновна, я быть не могу, и так жалить исподтишка я тоже не смогу. У меня попросту не хватит опыта в таких играх. 

– Просто будь собой. Той Настей, которую я два года подряд видел на работе, – говорю и притягиваю к себе за талию, утыкаясь взглядом в ее приоткрытые пухлые губки. – Мне же ты дать отпор смогла. 

– Это другое, – упирает она кулачки мне в грудь, и уверен, чувствует, как летит там мое сердце, разрывая грудную клетку от ее близости и прикосновений аккуратных ладошек. 

– Завтра будет ужин. Туда приедет подруга матери со своей дочерью, моей бывшей… будем считать, любовницей, – запускаю ладонь в ее волосы и обхватываю за затылок.

– Я не пойду туда, – пытается оттолкнуть меня Настя, но я только сильней сжимаю руки.

– Пойдешь.

– Исключено! Я приехала сюда, чтобы показаться в качестве твоей невесты перед родителями, но не перед всем Монако! – шепчет она зло, но на самом деле в глазах дикий испуг.

– Анжелу мать считает идеальной кандидаткой мне в жены,– говорю, надеясь заставить ее согласиться хотя бы из вредности.

– Ну, так может, того… сдаться все же?

– Единственная женщина, которой я могу сдаться, Загорская, это ты, – выпаливаю, прежде чем успеваю сообразить.

Аккуратные бровки Насти взлетают вверх, а мне остается только смириться. Сказанного назад не забрать. Да и, пожалуй, я не соврал ни капли. Из всех моих женщин, из всех бывший пассий и коллег, она единственная, кто действовала и действует на меня постоянно совершенно необычным образом. Как? Да мне попросту ее мало. Мне мало десяти часов на работе, чтобы на нее насмотреться. Мало взгляда. Мало голоса. Просто мало! И с чем это связано, я боюсь даже думать.

– Что ты имеешь в виду? – тяжело сглатывает девушка, и я вижу, как темнеет ее взгляд. Яркие изумруды словно накрывает черная дымка, а зрачок расширяется. У нее тоже есть ко мне интерес. Глупо было бы это отрицать. Но как далеко она готова зайти?