– Это так? – решила я спросить напрямую у самого Штефана.

Тот спокойно кивнул, уничтожив последнюю надежду. И из того, что я уже успела узнать, было понятно, что Даниил в очередной раз сказал правду. Если бы Осознание не хотело этого, то зачем бы так рьяно разыскивало всех? Может быть, он пока не вовлечен полностью, ведь Аннет была его единственной жертвой, но сама тяга к Цели очевидна. Я оказалась в самой дружелюбной компании: один убьет меня, если удостоверится, что я могу помешать; второй просто постоянно хочет прикончить, потому что это часть его сущности; третья поет какую-то тупую песню на кухне, жаря для нас блинчики. Мечта! И ведь к каждому из них я испытываю своего рода привязанность…

– А что Эмпатия? – я решила поднять последнюю интересующую тему. – Ведь она тоже видела все воспоминания Аннет – до остального может докопаться сама! Нам стоит опасаться ее?

– Не думаю, – задумчиво произнес Штефан. – Эмпатия завязана на чувствах, она должна быть очень миролюбива…

– Наивный! – расхохотался Даниил. – До тупости наивный! – а потом добавил почти со злостью: – Я был Эмпатией.

Его смех звучал искренне, но нам было не до веселья. Шаткое перемирие, которое разрушится в любой момент. Знаменатель имеет полную власть над нами: я буду вынуждена оставаться с ним, потому что боюсь за себя и за родных; Штефан не вернется обратно в Германию, потому что Даниил его не отпустит. Перемирие, основанное на принуждении. И все это будет проходить под эгидой справедливости. Он даже Ольге не даст спокойной жизни, ведь та остается гарантом нашей лояльности…

– Ой, а чего вы тут смеетесь? – влетела в гостиную Ольга. – Первая партия блинчиков готова! Извольте жрать, господа хохотуны! Вот только невоспитанные хамы, – она ткнула пальцем в Штефана, – ждут второй партии!

Эмпатия – элемент Системы, тонко улавливающий чувства и настроение окружающих. В раннем детстве выглядит излишне ранимым и чувствительным, но со временем учится управлять эмоциональным фоном. Выработав способы изоляции, которые проявляются как отчужденность, получает способность тонкой манипуляции впечатлением окружающих без ущерба для себя. Уже к подростковому возрасту достигает в этом беспрецедентных успехов, на что ориентируется при выборе профессии – преимущественно в социальных сферах: психологии, воспитании, творчестве. Чаще всего не испытывает ярко выраженной потребности стать Знаменателем, так как избегает повышенной эмоциональной нагрузки. Склонность к насилию и применению своих способностей проявляет только в случае сопоставления издержек или выгод для всех сторон. По этой причине уступает Логике и Осознанию лидирующие позиции в Системе.

* * *

Благодаря врожденной рациональности, я быстро училась играть по правилам, установленным действующим Знаменателем. Всё, так или иначе, входило в привычную колею. К счастью, он не настаивал, чтобы я демонстрировала свои «чувства» наедине. Мы продолжали встречаться для всех, но как только покидали стены института или ускользали от внимательных взглядов знакомых, могли себе позволить оставаться друг с другом холодными. Даниил отвозил меня домой, как и раньше, а потом просто оставлял у подъезда, обычно ни слова не говоря. Мне тоже нечего было ему сказать. Это молчание и угнетало, и приносило некоторое облегчение. Штефан встречался с Ольгой, а одногруппники даже не подозревали, как сильно изменились отношения внутри нашего тесного круга.

Такая ситуация рано или поздно должна была дать сбой, потому что невозможно сохранять подобное равновесие без серьезных волевых усилий. И еще, как мне казалось, для нас со Штефаном было бы лучше мирно отдалить Ольгу. Но, похоже, он в самом деле привязался к ней, поскольку не предпринимал никаких попыток разрыва. Конечно, мы коротко обсудили со Штефаном произошедшее, но выводов сделать так и не смогли.

Даниил же изображал всеобщего благодетеля – то есть вел себя точно так же, как и прежде: участвовал в десятках институтских клубов, организовывал очередное мероприятие и контролировал соблюдение порядка. Но теперь я видела, сколько много показухи скрывается за каждым его действием – всемогущий Знаменатель просто обязан купаться в любви и преданности каждого встречного! Теперь я уже не восхищалась, когда он выскакивал из машины и бежал к какой-то шпане возле средней школы, чтобы в очередной раз навязать «справедливое разрешение конфликта без мордобития». Но при этом стала видеть гораздо больше. Почему я раньше никогда не замечала, насколько просто удается ему улаживать все споры? Ведь крайне редко ему приходилось применять свою невообразимую физическую силу – намного чаще даже самые агрессивно настроенные противники вдруг успокаивались и вместе с ним начинали искать варианты разрешения. Почему после его вмешательства жертву не донимали снова те же балбесы, словно теряя к ней интерес? Разве доводы разума хоть когда-то действуют в подобных случаях? Действуют, если в сценарий включены способности Эмпатии – Даниил всегда чувствовал, что конкретно нужно сказать человеку, за какую нитку потянуть, куда надавить, чтобы добиться своего. Из него вышел бы непревзойденный педагог… но он был обречен существовать для чего-то более грандиозного. Вся атмосфера, которую он создавал вокруг себя, служила полигоном для испытаний. И, безусловно, тешила самолюбие. Именно в таком виде теперь и представлялась картина, а оттого каждый его хороший поступок через призму циничного анализа уже не представлялся чем-то искренним.

Когда человек оказывается в сложной ситуации, когда весь мир вокруг и внутри него рушится, он неизбежно ищет любой поддержки и готов увидеть свет даже в конце такого тоннеля, в который раньше бы не заглянул. Я понимала, что и Штефан, и Даниил могут стать для меня угрозой, но при сопоставлении всех имеющихся фактов Даниил – мой самый близкий друг до недавнего времени – выглядел теперь куда более темной лошадкой. Его мотивы и история были гораздо менее прозрачными. И, в конце концов, Штефан, несмотря на природные порывы, убить или искалечить меня до сих пор не пытался – да и кто знает, попытается ли! Ведь это сомнение в Штефане тоже породил именно Даниил.

Поэтому теперь я тянулась к немцу сильнее, чем раньше. Все усерднее мне приходилось утихомиривать всполохами рвущуюся наружу ревность к Ольге, все чаще искать повод, чтобы перекинуться с ним парой слов. Он же, напротив, будто окончательно успокоился: по крайней мере, внешне именно так и выглядело. Теперь Штефан даже меньше дерзил окружающим, лишь изредка переходя на нецензурный немецкий с уже идеального русского. Со своей стороны он тяги ко мне не выказывал. Это одновременно раздражало и выглядело самым правильным поведением в сложившихся условиях – все равно Даниил не позволит нам объединиться против него. Да и смысла в этом объединении нет.

И все равно я вставала на сторону Штефана в любой спорной ситуации. Стычки со Славой случались еще пару раз в институтском коридоре и ограничивались только язвительными комментариями, на которые Штефан ничего не отвечал. Конечно, он не боялся соперника, просто ему было все равно, как и всегда, когда дело выходило за рамки его основной мысли. Конфликты беспокоили только Ольгу, которая постоянно просила за это прощения. Однажды она даже отвела своего бывшего в сторону, чтобы в очередной раз поговорить или извиниться и перед ним тоже. Штефан же равнодушно продолжил путь в столовую. Я не увидела причин для волнения, потому поспешила за ним. И едва мы заняли свободный столик, как неожиданно нарисовался наш общий враг: