— Мне три эскимо.

— А нам два сливочных.

— Тут полтинник, с него сдача тридцать три рубля. Тетка растерянно замотала головой, обвязанной пуховым платком.

— Сынки, дочки! Я так не могу. У вас у всех купюры крупные, у меня сдачи столько нету. Считайте все вместе, а потом разбирайте, кому что нужно. — Она выставила на пол большую корзину, доверху наполненную мороженым.

— Тихо, люди! — прикрикнул Глеб Сташук, доставая из кармана калькулятор. — Давайте, говорите по порядку, кто чего берет.

Ребята принялись диктовать заказы. Сташук быстро щелкал кнопками.

— Ша! Проверяйте, ничего не перепутал? Пять по девять, два по двадцать пять, четыре по двадцать, три брикета по тридцать четыре и десять по одиннадцать. — Он стукнул пальцем по клавише.

— Триста восемьдесят семь, — тихо произнес стоящий за его спиной Женька.

— Триста восемьдесят семь! — Глеб торжественно вручил мороженщице четыре сторублевки. — Держите. Мы между собой сами разочтемся. Налетай, ребята!

— Ты откуда узнал? — Женя удивленно поглядела на Женьку.

Тот слегка прищурился.

— Через плечо ему посмотрел. А ты что подумала?

— Так я и подумала. — Женя весело рассмеялась. — А мы почему не взяли мороженое?

— Ну его. — Женька поморщился. — Горло будет болеть. Мне сегодня утром уже на работу нужно.

— А мне завтра в институт, к профессору, — спохватилась Женя.

На нее внезапно напал страх. Диплом, конференция, Столбовой — все это показалось забытым, далеким и абсолютно бессмысленным. И что вообще будет, когда они вернутся в Москву?

Точно прочитав ее мысли, Женька спросил:

— Ты что вечером делаешь?

— Занимаюсь. Я и так все запустила за эти дни.

— Давай часов в пять встретимся на Пушке, у памятника. Успеешь закончить до этого времени?

— Что ты! — Женя глянула на него почти с испугом. — Конечно, нет. Там работы невпроворот.

— Когда же тогда? В шесть?

— Жень, лучше завтра.

Он мотнул головой.

— Нет, завтра не годится. Это слишком далеко, я столько ждать не смогу. Сегодня, в семь, и точка.

Его тон и вообще вид выражали полную категоричность и непреклонность. Глядя на него, Женя невольно подумала: «А ведь Любка права: он эгоист. Чужие проблемы для него ничего не значат. Интересно, что он видит во мне: новую забавную игрушку или… или ту соломинку, ухватившись за которую можно хоть капельку приблизиться к враждебно отвергаемому им миру?»

Женька глядел на нее пристально и напряженно. Слишком напряженно, точно ожидая коварного и жестокого удара. Так, по крайней мере, показалось Жене. «Скорее, все-таки, второе», — решила она и, вздохнув, проговорила:

— Хорошо. Сегодня, в семь.

«Конференция пойдет к черту, — мелькнула у нее в голове полная безнадежности мысль, — да и вообще, весь диплом».

На его лице выразилось облегчение. Он осторожно взял ее за плечи, и развернул к окну.

— Смотри. Там интересно.

Они стояли и смотрели, как несутся навстречу заснеженные поля и угрюмые, черные леса. Коридор постепенно опустел, затем погас верхний свет. В наступившем сумраке они вновь целовались, от Женькиных рук веяло жаром, от оконного стекла холодом. «Стрела» летела во тьму, и Жене казалось, что она превратилась в героиню из оскароносного фильма «Титаник» — так же парит над землей, стоя на носу гигантского теплохода в объятиях любимого…

…Еще позже, когда уже не осталось сил, она сидела на откидном стуле, а Женька рядом, на корточках, и они о чем-то шептались. Женя плохо понимала, о чем. Язык и веки отяжелели от бессонницы, мысли текли заторможенно.

А потом поезд прибыл на Ленинградский вокзал.

— Всем до свиданья, — сказал Лось окружившей его на перроне толпе. — Неделю отдыхаем. Затем в пятницу, как обычно, в шесть.

Женя и Женька вошли в только открывшееся, безлюдное метро. Москва отсыпалась после праздников. Они доехали по кольцу до Баррикадной. Дальше Женьке нужно было в другую сторону, он и так уже опаздывал.

— Все, пока. — Он обнял Женю в последний раз, на мгновение крепко прижав к себе. — Мы обо всем договорились.

— Да. На Пушке, в семь. — Она повернулась и пошла к эскалатору, стараясь не оглядываться.

По квартире летал аромат свежесваренного кофе. Ольга Арнольдовна в халате и бигуди бросилась навстречу вошедшей Жене.

— Женюся! Дорогая! Я так соскучилась!

— Я тоже, мамуль, — сонно проговорила Женя и, не раздеваясь, опустилась на банкетку, стоящую в прихожей.

— Ты какая-то бледная. — Мать встревоженно вгляделась в ее лицо. — Не простыла, часом? Не отравилась?

— Нет, нет, я здорова. — Женя улыбнулась и принялась снимать сапожки. — Ты-то как? Отпраздновала Новый год?

— Не спрашивай! Отвратительно отпраздновала. Тосковала по тебе. У Сони все сели телевизор смотреть, а по нему полная муть. Но ты не бери в голову. — Ольга Арнольдовна потрепала дочь по щеке. — Главное, что тебе было весело. Ведь было?

— Было, — подтвердила Женя.

— Ты раздевайся, мойся и за стол. Я пирожков напекла, твоих любимых, с капустой. Да, пока не забыла, тебе звонил Столбовой.

— Не может быть! — Женя застыла с сапогом в руке.

— Может. Поздравлял с Новым годом. У него такой приятный голос. Он и меня, между прочим, поздравил. Мы с ним немного поболтали.

— Поболтали?

— О тебе. — Ольга Арнольдовна рассмеялась. — О том, какая ты у нас замечательная и целеустремленная. Сегодня вечером, часиков в семь-восемь, ты должна ему позвонить, он хочет, чтобы завтра вы уже начали заниматься.

— Вечером я должна уйти, — рассеянно проговорила Женя, вешая пальто в шкаф.

— Куда уйти? — Ольга Арнольдовна остановилась на полпути в кухню.

— Так, в одно место.

— Я думала, ты будешь весь вечер готовиться к консультации. Сначала поспишь с дороги, а потом засядешь за книги.

— Все так и будет, — успокоительно произнесла Женя. — Я посплю и засяду за книги. Но в шесть уйду.

— Странно. — Мать пожала плечами. — Не похоже на тебя. Вы что, собираетесь какой-то компанией?

— Можешь считать, что да.

— Что значит «можешь считать»? — Ольга Арнольдовна обиженно поджала губы. — Ты что-то не договариваешь. Люба пойдет с тобой?

— Нет. Она не дружит с этими людьми.

— А ты дружишь?

— Да, дружу.

— И давно?