Фарра в определенном смысле можно было назвать самым близким союзником Сноу в медицинском истеблишменте. Во многих отношениях их жизни развивались параллельным курсом. Фарр был на пять лет старше Сноу; он родился в бедной рабочей семье в Шропшире, получил врачебную подготовку в 1830-х годах, но в следующее десятилетие произвел настоящую революцию в использовании статистики для здравоохранения. В 1838 году он поступил на работу в недавно созданное Главное архивное управление – через несколько месяцев после того, как его первая жена умерла от другого свирепого убийцы XIX века, туберкулеза. На Фарра возложили задачу отслеживать самые элементарные демографические тенденции: количество рождений, смертей и браков в Англии и Уэльсе. Со временем, впрочем, он усовершенствовал статистику, чтобы отслеживать и менее явные закономерности. «Билли о смертности» стали издавать еще во времена чумы в XVII веке – именно тогда писцы впервые начали записывать имена и приходы умерших. Но Фарр понял, что подобные отчеты будут намного ценнее для науки, если в них включить дополнительные переменные. Он устроил длительную кампанию, призывая врачей и хирургов по возможности сообщать точную причину смерти из списка двадцати семи смертельных болезней. К середине 1840-х годов в его докладах указывались не только причины смерти, но и приход, возраст и профессия умерших25. Врачи, ученые и службы здравоохранения впервые в истории получили надежную обзорную точку, с которой можно было отслеживать распространение болезней в британском обществе. Без еженедельника Фарра Сноу безнадежно застрял бы на уровне улиц – россказней, слухов и непосредственных наблюдений. Он, конечно, все равно смог бы разработать теорию холеры, но убедить хоть кого-нибудь еще в ее правильности было бы почти невозможно.

Фарр был человеком науки и соглашался со Сноу в том, что статистика может пролить свет на многие медицинские загадки. Но в то же время он во многом соглашался и с лагерем миазматистов и использовал статистику из «Еженедельных сообщений», чтобы подкрепить их взгляды. Фарр считал, что главным предсказательным фактором загрязнения окружающей среды является высота: люди, живущие в зловонном тумане, висящем вдоль берегов, с большей вероятностью заболеют холерой, чем те, кто живет в более разреженном воздухе, скажем, Хэмпстеда. Так что после эпидемии 1849 года Фарр начал составлять таблицы заболеваемости холеры по высоте над уровнем реки, и цифры действительно показывали, что чем выше вы живете, тем в большей безопасности находитесь. Это оказалось классическим случаем корреляции, которую спутали с причинно-следственной связью: плотность населения более высоких районов была меньше, чем на людных улицах, идущих вдоль Темзы, а благодаря удалению от реки они с меньшей вероятностью пили ее загрязненную воду. Более высокие районы были безопаснее, но не из-за отсутствия в воздухе миазмов, а потому, что вода в них была чище.

Фарр не был противником теории Сноу. Он, похоже, и сам задумывался о том, что холера может зарождаться в мутных водах Темзы, а затем подниматься в задымленный воздух, подобно ядовитым испарениям. Он явно не один следил за публикациями и лекциями Сноу и иногда упоминал его теорию в редакторских колонках, изредка сопровождавших «Еженедельные сообщения». Но вот водная теория в чистом виде его не убеждала. А еще он подозревал, что Сноу будет весьма трудно ее доказать. «Чтобы измерить эффект от хороших или плохих запасов воды, – писал Фарр в ноябре 1853 года, – необходимо найти две группы людей, которые живут на одной и той же высоте, в одном и том же месте, одинаково хорошо питаются, занимаются одним и тем же делом, но различаются, допустим, тем, что одна группа пьет воду из Бэттерси, а другая – из Кью… Но подобного experimenta crucis в условиях Лондона провести невозможно»26.

Сноу, возможно, воспринял последнюю фразу как личное оскорбление: то же самое латинское выражение использовали против него и после первой публикации монографии о холере четыре года назад. Тем не менее, несмотря на весь свой скептицизм, водная теория Сноу достаточно заинтриговала Фарра, и он добавил в свои «Еженедельные сообщения» новую категорию. О жертвах холеры он теперь стал узнавать не только возраст, пол и высоту над уровнем реки; он отслеживал и еще одну переменную – где они получают питьевую воду.

* * *

Поиски чистой питьевой воды – процесс такой же старый, как и сама цивилизация. Как только появились большие человеческие поселения, распространяющиеся через воду заболевания вроде дизентерии превратились в серьезный фактор, сдерживающий рост популяции. На протяжении большей части истории человечества основным решением этой проблемы было не очищение источников воды, а употребление алкоголя. В отсутствие чистой воды спиртное было наиболее «чистой» жидкостью, доступной людям. Какой бы риск ни несло с собой постоянное питье пива (а позже – вина) в раннюю земледельческую эпоху, он более чем компенсировался антибактериальными свойствами спирта. Умереть от цирроза печени в сорок пять лет – лучше, чем умереть от дизентерии в двадцать пять. Многие историки-генетики даже считают, что урбанизация и открытие алкогольных напитков оказали серьезное селекционное давление на гены всех людей, отказавшихся от образа жизни охотников-собирателей. Этиловый спирт – это, в конце концов, смертельно опасный яд, вызывающий сильное привыкание. Чтобы употреблять его в больших количествах, ваш организм должен усиленно производить ферменты – алкогольдегидрогеназу, а это свойство регулируется набором генов на четвертой хромосоме человеческой ДНК. У многих древних земледельческих народов это свойство отсутствовало, они, что называется, «не умели пить» на генном уровне. Соответственно, многие представители этих народов умерли бездетными в раннем возрасте – либо из-за злоупотребления алкоголем, либо от болезней, передающихся через воду. Сменялись поколения, и в генетическом пуле первых земледельцев стали доминировать люди, способные регулярно пить пиво. Большая часть населения современного мира – потомки тех самых любителей пива, и мы в основном унаследовали их генетическую стойкость к алкоголю. (То же относится и к переносимости лактозы: когда-то это была редкая генетическая черта, но постепенно она стала доминирующей среди потомков скотоводов, одомашнивших крупный рогатый скот.) Потомки охотников-собирателей – например многие американские индейцы или австралийские аборигены – не проходили через это своеобразное генетическое «бутылочное горлышко», так что сегодня алкоголиков среди них больше, чем среди любых других популяций. Хронические проблемы с алкоголем среди индейцев списывали на что угодно – от слабой «индейской конституции» до унизительного обращения в американских резервациях. Но их слабость перед спиртным, скорее всего, объясняется другим фактором: их предки не жили в городах.

По иронии судьбы, антибактериальные свойства пива – и всех ферментированных алкогольных напитков – проявляются благодаря другим микробам и древней метаболической стратегии ферментации. Ферментирующие организмы, например одноклеточные грибки-дрожжи, используемые при варке пива, выживают, перерабатывая сахара и углеводы в АТФ, энергетическую «валюту» всех живых существ. Но этот процесс не является безотходным. Разрушая эти молекулы, дрожжевые клетки выделяют два вида отходов: углекислый газ и этиловый спирт. От первого пиво шипит, второе вызывает опьянение. Итак, сражаясь с кризисом здравоохранения, вызванным отсутствием очистных сооружений в человеческих поселениях, первые земледельцы, сами того не желая, наткнулись на отличную стратегию: употреблять внутрь микроскопические отходы жизнедеятельности ферментирующих сахар организмов. Они пили, по сути, экскременты дрожжей, чтобы иметь возможность пить воду с собственными нечистотами и при этом массово не погибать. Они, конечно, об этом ничего не знали, но, по сути, одомашнили одну микробную форму жизни, чтобы справиться с угрозой, которую представляли другие микробы. Эта стратегия помогала человечеству тысячелетиями: мировые цивилизации открыли для себя сначала пиво, потом вино, потом крепкие напитки, – но затем появились чай и кофе, которые давали похожую защиту от болезней, при этом не обращаясь к помощи ферментирующих микробов.