– Ого! Даже так? Уже и любишь?

– Да. Люблю. Не злись, пожалуйста. Все будет хорошо, Марина…

Она долго смотрела ему в лицо – открытое, молодое, красивое. Он тоже глаз не отводил, смотрел прямо, даже несколько вызывающе. Потом протянул руку, провел теплой ладонью по ее щеке, будто вытирая слезы. Хоть и не было никаких слез, но она вдруг повелась за его рукой, как кошка, и он с силой потянул ее к себе. Последней здравой мыслью было – все же хорошо, что он есть. Правда, промелькнула за ней еще одна мысль о том, что надо бы свекрови позвонить, предупредить, чтоб Машке ничего про случившуюся их семейную драму не рассказывала, но это потом, потом…

Вечером свекровь позвонила сама. Нарушила их идиллию. Она, эта самая идиллия, развернулась на кухне и пребывала как раз в апогее – Илья вот-вот должен был достать с шипящей маслом сковородки первый, самый поджаристый шницель и положить ей на тарелку. Она сидела за столом, сучила неприлично ногами от нетерпения, ныла в его обтянутую махровым халатом спину – есть хочу, мяса хочу, умираю от голода… И в этот момент – звонок! Вместо мяса – одна оскомина на зубах. У нее всегда во время телефонных переговоров со свекровью возникало ощущение кислоты во рту, будто съела лимон с корочкой и без сахара. Наверное, таким образом терпение ее материализовалось. Потому что главная задача невестки – терпеть. Потому что надо сохранять мир в семье. Потому что Олег очень любит свою маму. Потому что мама любит своего сына. Хотя при нынешних обстоятельствах терпеть вовсе и не обязательно? Может, нахамить ей от всей души? Однако по первым, прозвучавшим привычно капризно вопросам Марина поняла, что она, бедная, и не знает ничего о решительном поступке сына.

– Ну, как у вас там дела? Почему ко мне Олег не едет? Не отпускаешь, что ли? Ты, случаем, не забыла, что у твоего мужа пока еще мать жива?

– Я не знаю, почему он к вам не едет, Вероника Андреевна. Я не в курсе.

Слова ее прозвучали таким холодом, что даже Илья удивленно обернулся от плиты, смотрел на нее долго и вопросительно. Потом тихо чертыхнулся от прилетевшей на ладонь капельки раскаленного масла, начал выкладывать мясо на большую тарелку. Марина сглотнула в предвкушении – то ли от скорого утоления голода, то ли от возможности «не терпеть». Ждала реакции свекрови. Сейчас взорвется возмущением…

– То есть как – не в курсе? Сегодня же выходной! Ты что, не знаешь, где твой муж находится?

– Понятия не имею.

– То есть… Постой… Ты почему со мной так разговариваешь, Марина?

– Нормально разговариваю. Вы спросили, я ответила. Что вы от меня хотите?

– Я хочу знать, где сейчас находится мой сын! Неужели не понятно?

– А я совсем не хочу знать, где сейчас находится ваш сын! Он еще три недели назад от меня ушел, Вероника Андреевна. Так что…

– Как? Как – ушел? Куда – ушел?

– К другой женщине. Вернее, к девушке. Молодой и красивой. Настей зовут.

– К какой Насте? Не знаю я никакую Настю! Марина, ты в своем уме? Что ты несешь?

– Я не несу. Отныне я ничего больше не несу. Яйца кончились. И курица во мне кончилась.

– Боже, какое хамство… Но я все равно ничего не поняла! Он что, тебя бросил?

– Ага! Бросил! Правильно!

– Странно… Странно все это… А почему у тебя голос тогда такой?

– А какой у меня голос?

– Ну… Ты будто радуешься этому обстоятельству…

– А вам бы хотелось, чтоб я в трубку плакала? Вы же сами меня учили – нельзя демонстрировать свои низменные чувства.

– Но я не то имела в виду… Марина, ты же знаешь, что я имела в виду, когда говорила о чувствах…

От ноток растерянности, прозвучавших в голосе свекрови, холодный пыл вдруг приутих и захотелось побыстрее свернуть этот никчемный разговор. Не дай бог, разнесет ее сейчас на ссору. Зачем? Какой бы ни была Вероника Андреевна свекровью стервозной, а Машке-то она бабушкой навсегда останется. Так что – стоп. Хватит с нее и этого.

– Ладно, Вероника Андреевна. Давайте закончим этот разговор. У меня только просьба одна к вам – Машке пока ничего не говорите, если она вам позвонит, ладно? Пусть отдыхает спокойно.

– Да… Да, конечно, я ей не скажу… Но все-таки – как же так, Марина?

– Все доброго, Вероника Андреевна.

– Погоди! Погоди, не клади трубку! Скажи мне хотя бы – кто она, эта девушка? Где она живет? У нее что, своя квартира есть?

– Простите, но таких подробностей я не знаю.

– Да, тебе хорошо говорить… – задумчиво произнесла свекровь, будто обвиняя ее в наличии собственной квартиры, вот этой самой, трехкомнатной, которая перешла к ней по наследству от бабушки еще до замужества и в которой тихо и мирно проживал ее сын, будучи законным Марининым супругом.

– Да. Хорошо. Мне очень хорошо. Мне, знаете ли, очень даже замечательно.

– Марина! Марина… Ты знай, я всегда считала тебя порядочной женщиной и хорошей женой моему Олегу… Мне жаль, что так получилось! Но, может…

– Всего доброго, Вероника Андреевна. До свидания.

Она поспешно нажала на кнопку отбоя, будто испугавшись добрых свекровкиных слов напоследок. Ну их, эти слова. Не дай бог, расплачется. Но грустное настроение тут же ушло само собой – от вида аппетитно прожаренного мяса, от появившейся на столе запотевшей бутылки мартини, от ярких мужских глаз в густых ресницах. Каждая ресничка будто сама по себе, блестит толсто и красиво. Чудная картинка. Чудные каникулы. Чудная таблетка анальгина – сладкая пилюля. Надо все это съесть. Сделать запас на хоть и отсроченное, но наверняка тяжкое женское одиночество. Чего уж там до него и осталось – июль быстро пройдет, в августе Машка приедет…

* * *

– Нет, я не понимаю, не понимаю тебя, Настя! Чего ты заталдычила одно и то же? Не соображаешь даже, о чем говоришь!

Ира снова забегала по маленькой комнате, красиво разворачиваясь от двери, как разворачиваются модели на подиуме – сначала резко дергают бедром, а потом вслед за ним, чуть опаздывая, изогнутым назад корпусом. Приехала она к ним субботним утром, не дав толком проснуться. Олег и не ожидал от нее такой прыти, хотя в пятницу сам позвонил ей в конце рабочего дня и просил воздействовать на дочь материнскими воспитательными методами – Настя таки уперлась на своем. То есть или молчала грустно, или действительно талдычила о Лизином бедственном якобы положении, проговаривала без конца ужасные сюжеты: то Лиза у нее из дома сбежала, то погибает в гладе и хладе, то бита смертным боем. Ничего на нее не действовало, уж как он ни ухищрялся, чтоб отвлечь ее от грустных мыслей. Вот, например, даже Ире пришлось звонить. Хотя зря он ей позвонил, наверное. Совсем ему не нравилось, какую Ира позицию в этой истории заняла. Получалось, будто бы он, Олег, с нею как бы объединился в понимании ситуации и находится на одной стороне баррикад, а бедная, загнанная в угол Настюша – на другой. И вроде как Настюша в их тандеме сбоку припеку оказалась. А они над ней главные, мудрые и старшие. Ира даже взглядывала на него как-то по-особенному, будто приглашая посочувствовать ей, практичной и умной. А Настю осудить, как последнюю дурочку. Странная женщина. Вроде мать… Впрочем, ничего странного тут и нет, пожалуй. Если посмотреть на их отношения повнимательнее.