В силу идейной чуждости и легкого отношения Немцова к своим обязанностям моя нагрузка была такой, что я написал докторскую диссертацию и успел ее защитить. Я писал справки о макроэкономической ситуации, другие документы, но часто случалось, что просто нечего было делать. И тогда еще оставалась свобода общения с журналистами. И надо же было такому случиться, что где-то в начале июля 1998 года (как раз Чубайс получил от МВФ $15 миллиардов, хотя в реальности $4,8 миллиарда как первый транш) ОРТ брало у меня интервью для программы «Время». Что-то меня дернуло, и я стал полностью подражать ельцинской мимике, жестам и интонациям. И, подражая, объяснил, что кризис у нас не краткосрочный, а среднесрочный, и этот кредит не решит наших проблем, а только ненадолго их отложит. «А если кто-то утверждает по-другому, то он человек либо крайне безграмотный, либо крайне безответственный, либо и то и другое вместе».

А ровно за день до этого на том же самом месте и перед той же съемочной группой Чубайс на те же самые вопросы дал прямо противоположные ответы. Обиделся, впрочем, не он, а начальник секретариата премьера. Он, помнится, мог в нетрезвом виде выйти из кабинета в приемную в семейных трусах. В результате меня попросили «на выход» — «за антиправительственную пропаганду». Законы я знал и затянул увольнение на полтора месяца.

Дальше все было очень забавно: уволили меня в пятницу, а в понедельник 17 августа 1998 года грянул дефолт. Так было второй раз: в августе 1995 года я договорился с инвесторами о создании большого аналитического центра, и были под это найдены деньги, но потом случился первый банковский кризис. Помню: прихожу за деньгами, а у них на столе большая кучка из золотых часов, запонок, драгоценностей — они собирали личное имущество и прикидывали, смогут закрыть «дыру» в своем банке или не смогут. Еще и с меня попытались «стрясти».

И в дефолт случилось то же самое: я пришел в понедельник за первым траншем, а из сейфа вместо денег достали бутылку и налили мне полстакана. Я спросил: «А деньги?» Мне говорят: «Ты что, новостей не слышал?» Но еще стакан я с них все же стряс. Так завершилась моя работа у Немцова.

— Трудовую книжку хотя бы взяли?

— Нет, потому что хотел оставить у себя удостоверение, по которому пускали и в Госдуму, и в Кремль. И благодаря этому был в зале Госдумы, когда перепуганные депутаты проголосовали за невзрачного пожилого Примакова — и атмосфера в зале изменилась в ту же минуту.

Надо сказать, Немцов предлагал остаться: «В моем секретариате оставить не могу, а в аппарат правительства — пожалуйста». Но это была чисто техническая работа «в чужом пиру», я с благодарностью отказался.

Все руководители, независимо от их идеологии, относились ко мне хорошо. Я порой вел себя не очень вежливо, но это не имело последствий. Тому же Немцову я был идеологически враждебен, и тем не менее он предлагал мне работу, хотя я его подставил и выступил против Чубайса, стороне которого он всецело принадлежал.

Еще в 1997 году я написал книгу «Экономика неплатежей». Кстати, до Куликова больше полугода работал референтом помощника президента РФ по экономическим вопросам Сергея Игнатьева — перед Набиуллиной он руководил Банком России. Когда-после сохранения Ельцина у власти в 1996 году Чубайс возглавил президентскую администрацию, я, как лицо из «старой гвардии», явно подлежал увольнению. Меня спасло то, что большинство демократов, когда их на собеседовании замглавы администрации спрашивал, что они делают в администрации и зачем, в чем состоят их обязанности, просто не понимали смысла вопроса. А я дал четкий, понятный и развернутый ответ, и стало ясно: это хороший технический сотрудник, которого можно к чему-то полезному приспособить. И приспособили: Игнатьев как раз пришел на смену Лившицу, а тот поставил условием, чтобы его преемника не пускали к Ельцину. То есть реальных возможностей у Игнатьева не было. В его аппарате (человек пять было) я встретил людей, с которыми начинал у Нита. Они, в отличие от меня, никуда не уходили. Тогдашний заместитель Чубайса Максим Бойко взял с меня слово не писать статьи, и я, как человек дисциплинированный, вместо статей написал книгу — «Экономику неплатежей».

Выпустил я ее на свои деньги, она тихонечко разошлась по аппарату и сформировала репутацию. Книга была абсолютно откровенна и непримирима по отношению к либерализму и, что тогда было совершенно новым, давала комплексное описание экономической ситуации. Мысль о том, что либералы — это бандиты, там не маскировалась. Описывалась ситуация в армии, которая была чудовищной, описывалось падение уровня жизни. При этом я не приводил цитаты из людских писем, которые мне доводилось читать, но передавал общее ощущение от этих «писем из Освенцима».

— Что это были за письма?

— Люди писали Ельцину: «Нам плохо, мы умираем». Застрелился директор Саровского ядерного центра. Помню отчет о причине его самоубийства. Помню решения судов, напечатанные на обороте использованной бумаги, потому что другой бумаги у судов не было.

Вначале я благодаря «Экономике неплатежей» и рекомендации газеты «Завтра» оказался у Куликова, а в осенью 1998 года попал в качестве советника к первому зампреду правительства Юрию Дмитриевичу Маслюкову.

Он успел побывать последним председателем Госплана СССР, первым зампредом Совмина Союза, председателем Военно-промышленной комиссии — и вполне вписался в новые рыночные отношения. Как все советские руководители, Юрий Дмитриевич умел разговаривать с людьми. Когда я пришел к нему, он сказал: «Вот вы такой либеральный, такой передовой и современный…» В его устах это прозвучало большой похвалой, я просто растекся от удовольствия — и тут он меня припечатал: «И почему же вы хотите поработать с таким человеком, как я?» Я растерялся и пробормотал правду: «Ну если есть возможность поприносить пользу Родине, почему бы ее не поприносить?» Он подумал и ответил: «Сложно возразить».

С Маслюковым я проработал до конца правительства Евгения Примакова, а потом перешел с повышением, став заместителем руководителя секретариата, к Николаю Емельяновичу Аксененко, тогда — первому вице-премьеру и министру путей сообщения. Короткое время он считался преемником Ельцина.

Аксененко был настоящий «сталинский нарком». Он начинал работать, по-моему, в 6:30 утра, быстро решал вопросы МПС и с 8:00 брался за дела правительства. Я был на очень хорошем счету, и поэтому мне было разрешено приезжать на работу не к 8:00, когда собирался весь аппарат, а к 8:30. Это был достаточно жесткий руководитель, иногда — бестолково жесткий, и его именем можно было делать все что угодно. Прекрасно помню, как почти ничего нельзя было добиться, работая у Немцова. Приходилось быть очень вежливым и настойчивым, изобретать разного рода комбинации. Здесь же все двери распахивались сами — и в ужасе. Когда я от имени Николая Емельяновича запрашивал какую-то информацию, никто даже не врал. Обычно ведь как бывает: первый ответ на ваш вопрос — это откровенное вранье. Здесь даже нет злого умысла, это просто проверка: а обладает ли спрашивающий знаниями, заслуживает ли он того, чтобы знать правду? В аппарате это было нормально. Но мне, как заместителю руководителя секретариата Аксененко, даже не врали. Потому что одно это имя наводило на госаппарат реальный ужас. Как-то выяснилось, что замминистра финансов не выполнил какого-то поручения Маслюкова. И пока тот оправдывался, что правительство-де ушло в отставку и все сменились, Николай Емельянович ему очень внятно объяснил, что это неважно, а поручения первого вице-премьера надо выполнять вне зависимости от того, как его зовут и работает он или нет. И человека прямо с совещания отправили в больницу на скорой, а вовсе не в медпункт.