Их поселили в гареме в покоях для новеньких. Сетарет показала на два небольших тюфяка, лежавших на полу комнаты, в которой было еще семь или восемь женщин. Все протесты Александры кончились тем, что служанка яростно ущипнула ее за руку, а женщины в комнатушке подняли галдеж. Сидя на своих тюфяках, они пронзительно выкрикивали что-то на непонятном языке. Одна девушка со светлыми волосами, сидевшая на первой у входа кровати, даже бросила в Александру свою туфлю. Та не замедлила ей ответить. Туфля тут же улетела к хозяйке. Если бы рядом не было Сетарет, то первая ночь Александры в гареме закончилась бы ужасной потасовкой. В конце концов она уселась на тюфяк, крепко сжимая в руках сумку с приданым, которую никто не мог у нее отобрать, и горько заплакала.

Она чувствовала себя беспомощной, усталой и злой. Натянув на голову одеяло, она захлебнулась плачем. Плакала она долго и все никак не могла успокоиться. «Здесь не дворец, а настоящая тюрьма. Кто меня спасет из этой тюрьмы?» – думала она, поливая слезами подушку. Рядом не было Тачама Нойона, и некому было вытащить саблю с рукоятью в виде головы волка, чтобы защитить ее.

Она стала настоящей рабыней в османском дворце, куда приехала с такими грандиозными мечтами. Ее побили, раздели, унизили, оскорбили, как настоящую рабыню, из тех, что продают на рынке. А что еще можно сделать с рабыней? Достаточной ли платой за все унижения были нарядные одежды и туфли, которые их заставили надеть, когда они вышли из бани? «Мне ничего этого не нужно», – думала Александра. Сейчас она мечтала о грубых постолах, которые самолично шил для нее Тачам Нойон.

«Так все это не может продолжаться», – всхлипывала она. И решила: на следующий день она непременно пойдет к султану Сулейману и обо всем ему расскажет. «Я приехала сюда не для того, чтобы со мной обращались, как с пленницей. Если ты Сулейман, то я – Александра. Я дочь матери первой жены твоего отца. Разве прилично со мной так обходиться?»

Во сне ей снилось, что над ней кружит огромный черный орел.

Александра не смогла увидеть султана Сулеймана ни на следующий день, ни во все последующие.

Она не видела также и Хафзу Султан, мать падишаха, о которой много слышала, и Гюльбахар Махидевран Хасеки, которая ловко завладела сердцем султана. Но хотя она из-за этого и грустила, жизнь ее понеслась стремительно, как ураган.

Во-первых, сцена в бане повторялась каждое утро. Наложницы раздевались перед чернолицыми женщинами и мылись, и если какая-то наложница пыталась пожаловаться на грубое обращение калфы, то все заканчивалось для нее только очередным ударом палки Сюмбюля-аги.

После бани наступал черед занятий.

Их учили, как стоять, как сидеть, как разговаривать, как принимать пищу – в общем, как делать все, вплоть до походки, в присутствии падишаха. Больше всего усилий Александра прилагала к занятиям по языку. Ведь она собиралась однажды оказаться перед Сулейманом. Все, что она собиралась ему сказать, она должна была ему сказать на его родном языке.

Единственное, что делало дни в гареме непохожими один на другой, – постоянные ссоры девушек, которые соперничали друг с другом.

По правде говоря, с того самого дня, когда Александра появилась в гареме, ссоры и стычки стали происходить чаще, ибо именно она становилась виновницей большей части ссор. Она никому не подчинялась, никого не слушала и пользовалась любой возможностью, чтобы с кем-нибудь поругаться. Забыв о предостережении, полученном от Сюмбюля-аги в первый вечер, она противоречила всем и каждому. Теперь каждый день она добавляла в сердцах несколько новых турецких слов. Например, ругаясь с очередной наложницей, могла выкрикнуть выученное слово «уродка». Она научилась говорить черным гаремным ведьмам, которые пытались ее урезонить: «Чтоб вы руки переломали!»

На шум поспевал Сюмбюль-ага. Александре приходилось молча терпеть удары палкой, на которые Сюмбюль-ага не скупился.

Настоящий судный день наступил, когда одна из девушек попыталась порыться в ее сумке с приданым. Вырвать волосы несчастной из рук Александры не смогли даже пять черных служанок. В тот день Александра познакомилась с фалакой[29]. Хотя из ее глаз лились слезы каждый раз, когда палка била ее по голым ступням, из уст не раздалось ни крика, ни стона и ни единой мольбы о прощении. Она лишь вцепилась в свою сумку.

После того случая Александра три дня не могла ходить. Ей было больно даже ползать. Мерзука плакала, смазывая ей ступни мазью.

Александра очень быстро учила турецкий язык, и больше всех этому изумлялся Сюмбюль-ага. Девушка давно обошла в знаниях всех новеньких, которые поступили в гарем за много месяцев до нее. Если бы он доложил Валиде Султан: «Московитская девушка давно уже подготовлена», то краснеть бы ему не пришлось. Но всякий раз он говорил себе: «Подожди немного, пусть еще раз утрут ей нос». Пусть она хорошенько поймет, кто такой Сюмбюль. Пусть зарубит себе на носу, что ее жизнь и ее будущее зависят от пары его слов. Поэтому в тот день, когда Валиде Султан спросила: «Помню, что из дворца первой жены моего покойного супруга, да будет земля ему пухом, приехала девушка. Ее ведь послала ко мне невестка ее матери. Где она, как у нее дела?» Сюмбюль-ага, ответил:

– Она еще не готова, госпожа. Для покоев повелителя.

Он хорошо знал, что пожилая женщина внимательно посмотрит ему в глаза, и поэтому добавил: «Как бы вам сказать, с ней очень трудно. У нее длинный язык. И вздорный характер. Она постоянно ссорит девушек. Очень непослушная. Но не беспокойтесь. Ваш покорный раб Сюмбюль еще и не таких упрямых уговаривал. И с ней мы справимся».

Хафза Султан была довольна слышать это: «Молодец, Сюмбюль, но поторопись. Я хочу увидеть девушку. Ай Бала Ханым написала мне: “Матушка моя поручила мне ее, а я поручаю ее тебе”. Так что не будем оставлять порученное нам без догляда, это грех».

Склоняясь перед Валиде Султан в поклоне, главный евнух подумал, что надо бы наказывать московитку поменьше. К тому же девушка была очень способной. Она будто бы во дворце родилась и выросла. У нее была такая стать, что всякий, кто видел ее, был очарован. У нее были такая гордость и чувство собственного достоинства, что унизить ее было невозможно. Глаза ее сияли каким-то особенным светом, и когда он соединялся с ее горделивым видом, то выглядела она настоящей красавицей. В музыке подобных ей не было. Взяв саз[30], девушка трогала его струны, и мелодия, и голос ее достигали всех комнат. Даже самые спесивые красавицы в гареме затихали, слушая, как она поет.

В гарем было дозволено входить всего двум или трем мужчинам. Одним из этих мужчин был преподаватель музыки Кемали Эфенди. Он восхищался Александрой. Гаремные девушки шептались, что в этом восхищении отчасти виноваты сине-зеленые глаза Александры, хотя ни одна из них не могла похвастаться, что играет лучше нее. Ни у одной из них не было таких ловких и быстрых пальцев, чтобы так перебирать струны. Казалось, она уже много лет играет на сазе. Никто не мог с таким чувством, как она, извлечь мелодию из инструмента.