Я пошел к метро, забыв о Гере. Напарник догнал меня.

– Ну, что, Петрович? Сорвалось?

Я вызверился:

– Никогда не говори мне этого!

– Молчу, – отпрянул Гера.

Мы приехали к Кириллу. Там был все тот же даунклуб: Корзун, Шепель…

Гультяев доложил, что глаз не спускает с Эли. Телка нервничает, но никуда не заявляет. Боится. Правильно делает. Ей теперь здесь жить.

– Для чего мы ее держим? Она – приманка. Ну, так давайте как-то выманим на нее, – предложил я.

– Как? – спросил Кирилл.

Я посоветовал ему подумать маленько своей бестолковкой.

– Давайте устроим ей духоту по полной программе – она тут же позвонит Клаве, – предложил Корзун.

После совещания мы, как всегда, расслаблялись. Закусон подавали новенькие морковки. Периодически мы уединялись с ними. Морковки умели всё. Когда успели научиться? Способная пошла молодежь. Я понемногу оправлялся от травмы, которую нанес мне Ванёк.

В дверь позвонили. Это был Ярослав, пьяный в дупель. Никогда его таким не видел. Но за стол не сел. Попросил, чтобы ему помогли выбросить с балкона сейф.

– А если кому на голову?

– Тогда давайте отнесём на мусорку, – еле ворочая языком, сказал Ярослав. – Он мне больше не нужен. Я – нищий. Мне нечего в нём хранить.

Я сказал, чтобы он успокоился. Еще не всё потеряно.

– Ну, какой ты нищий? У тебя завод.

– Завод, считай, уже не мой.

– У тебя пятиэтажный дом в центре Москвы.

– И дом уже не мой. Он на одном балансе с заводом.

– А счета в банках?

– Какие счета? Я всё поснимал. А потом снял эту девку. А она у меня всё сняла, – губы у Ярослава скривились, он часто заморгал.

– Тогда отдай сейф мне, – предложил Кирилл.

Ярослав долго смотрел на него, наконец, сказал:

– Забирай! Не могу его видеть.

Ребята перенесли сейф.

Уходя, я строго-настрого велел Гультяеву присматривать за Ярославом, почаще к нему заходить. Что-то не нравится мне его настроение.

Александр Сергеевич Волнухин

Сидим с Гусаковым в его директорском кабинете. Договорились по телефону о встрече, и вот я здесь. С интересом рассматриваем друг друга. Что с нами сделало время, особенно со мной. Мы ровесники, но Ярослав выглядит намного моложе.

Мы встречались пару раз у Ани. Но Гусаков не знает, что я отец Вани. И не должен знать.

В принципе он согласен получить деньги и забрать заявление. Осталось обсудить детали.

– А если Пряхин откажется закрыть дело? А он наверняка откажется. Что тогда? – спрашивает Гусаков.

Я говорю, что ребята решили в любом случае вернуть деньги. Они хотели бы только получить расписку в получении.

– Зачем они вообще взяли? – недоумевает Гусаков.

Говорю про подругу Клавы. Если бы не деньги, она бы до сих пор была в рабстве. И еще не известно, что будет с матерью Клавы, с Анной Смирновой. Кто может поручиться, что бандиты не возьмут их в оборот?

– Девчонка просто позарилась на больше деньги, а потом начала придумывать благородные оправдания, – говорит Гусаков.

Я тоже так думаю, но поддержки от меня он не дождётся.

– Хотя, как ни странно, у меня нет на неё зла, – неожиданно признаётся Гусаков. – Сам виноват.

Мне вдруг приходит в голову неплохая идея. Расписка не поможет ребятам избежать уголовной ответственности. Но если написать в милицию заявление, что он, Гусаков, запамятовал, где спрятал свои сбережения, и только сейчас вспомнил… Тогда появляется надежда.

– Не получится, – говорит Гусаков. – На ключах и на пачке юаней отпечатки пальцев этой Клавы.

Меня снова осеняет:

– А вы напишите, что давали ей подержать в руках ключи и деньги. Ну, не отправлять же девчонку в тюрьму!

– Я подумаю, – обещает Гусаков.

Теперь я должен сказать неприятную вещь. Я должен сказать, что Клава отдала за Элю сто тысяч долларов. В это трудно поверить, Гусаков может подумать, что Клава хочет оставить десятую долю у себя, но это не так. Она действительно выкупила подругу за сто тысяч.

– Кому отдала? – спрашивает Гусаков.

– Какому-то Гультяеву.

Гусаков мрачно молчит. Я его понимаю: сто тысяч – тоже деньги. Но он не отказывается от обмена.

Для встречи предлагаю ресторан «Арбат». Там меня знают официанты, парни крепкие, крутые. Если Гусаков устроит какой-нибудь фокус, в обиду не дадут.

Договариваемся на одиннадцать утра.

Клава

Когда мы с Ваней сидели в кафе, позвонил Александр Сергеевич. Сказал, что договорился с Гусаковым. Надо было ехать за деньгами. Так не хотелось! Я не верила в затею с обменом. Я вообще не верю в честные сделки. В наше время кто-то кого обязательно кинет или сдаст.

Мы забрали деньги из камеры хранения, вернулись на дачу, освободились от грима и пошли гулять. Неподалеку от дачи было несколько небольших прудов. Двое пенсионеров азартно ловили мелкого карася. Вода была гладкая, как зеркало. В воздухе стоял легкий звон от летающих насекомых. Квакали лягушки. Возле берега сыграла большая рыба.

– Это бобёр, – сказал Ваня.

Действительно, из воды показалась усатая мордочка и тут же исчезла.

Я села возле воды. Ваня собрал букетик полевых цветов, протянул мне. На душе впервые за последние дни стало спокойно. Я не думала ни о том, какая я дрянь, ни о том, что нас в любую минуту могут убить. Мне впервые удалось прогнать эти мысли, я устала от них.

Ваня попросил у пенсионера удочку и стал ловить карасей.

Я спросила:

– Может, все-таки не будем делать этот обмен?

Ваня пожал плечами:

– А как мы иначе развяжемся?

Я сказала, что мы можем завязаться еще больше.

– А что мы скажем отцу? – спросил Ваня.

Я поняла, что спорить бесполезно, и ушла на дачу. Сказала, что готовить ужин. На самом деле мне нужно было подготовить сумку с деньгами.

Ваня

Вечером мы с отцом крепко выпили. Отец подкидывал вопросы – я отвечал. Не знаю, что на меня нашло. Слово за слово, рассказал про то, что случилось со мной в Чечне. Про странную дружбу Пряхина с Султаном.

Отец неожиданно спросил:

– Тебя наградили?

Я удивился:

– За что? Спасибо, что не посадили. Я ведь как бы помогал «духам». «Буханку» ремонтировал.

– Выбрось это из головы, – резко сказал отец. – Ты просто выживал. Каждый человек имеет право на выживание.