Теперь официально начинаются счастливые времена. Я не видел этого своими глазами, но по рассказам воображаю зримо: целые деревни выходят на поля в лунном свете – стар и млад, мужчины и женщины, все с налобными фонариками, – прислушиваются, не запоет ли где сверчок, разыскивают насекомых среди надгробий, простукивают палками землю и кирпичную кладку, льют воду, светят на насекомых, чтобы те испуганно застыли на конце луча, словно перепуганные зайцы, ловят их маленькими сачками, загоняют в стебли бамбука, стараясь не повредить усики, несут домой, классифицируют по диагностическим свойствам. За несколько ночей или дней – днем сверчков тоже ловят – семья может набрать тысячи насекомых, чтобы продать их заезжим торговцам или отвезти на районные и областные рынки.

В крупных городах на востоке Китая ли цю — точно набатный колокол. В Шанхае, а также в Ханчжоу, Нанкине, Тяньцзине и Пекине это сигнал, по которому десятки тысяч сверчкистов отправляются в путь. Ими полны поезда, которые идут в провинцию Шаньдун (двадцать лет назад, когда в Шанхае сверчки стали встречаться редко, она стала региональным центром отлова; шаньдунские сверчки слывут лучшими бойцами, они известны своей агрессивностью, выносливостью и сообразительностью).

Как знать, сколько народу, откликаясь на зов сверчков, проделывают десятичасовой путь из Шанхая в Шаньдун? Господин Хуан, подстригая клиента в своей парикмахерской, говорит нам, что в этот период иногда почти невозможно достать билет на поезд. Сяо Фу, сидя в дверях своей антикварной лавочки и показывая нам свою коллекцию редкостных горшков для сверчков (мне он подарил пару горшков из Тяньцзиня – толстостенных, умещающихся в кармане, чтобы ты мог греть сверчка своим телом), говорит, что за сверчками вместе с ним ездит до ста тысяч шанхайцев. Другие полагают, что с востока Китая в тот четырехнедельный период приезжает пятьсот тысяч человек и что шанхайцы, отдельно взятые, приносят местной экономике более трехсот миллионов юаней [112].

Кто едет в Шаньдун? Мы всегда слышим один и тот же ответ: если ты, как господин Хуан и Сяо Фу, обычно ставишь на один бой больше ста юаней, ты едешь; а если, как господин У, ставишь не так много, то дожидаешься, пока на шанхайские рынки хлынут насекомые из провинций, и выбираешь сверчков там.

Сяо Фу говорит нам, что он, как и большинство любителей сверчков, играет по маленькой, максимум по среднему. Но сумма, которую он ежегодно тратит в Шаньдуне, – от трех до пяти тысяч юаней – кажется немаленькой по сравнению с его доходом от торговли антиквариатом – двенадцатью тысячами юаней [около тысячи пятисот американских долларов на тот момент]. Впрочем, есть и сверчкисты-миллионеры, которые готовы выложить за одного «генерала» по десять тысяч юаней. Так что в нынешнем году Сяо Фу поступил так, как поступает всё больше гостей провинции: он собрал компанию друзей, арендовал машину и проехался по деревням, разбросанным вдоль дорог в уезде Ниньян, а на главный рынок в Сидяне не пошел – очень уж там много народу.

Как мне рассказывали, когда покупатели типа Сяо Фу приезжают в отдаленные деревни, они частенько первым делом арендуют за пять юаней столик, табуретку, термос и чашку, а впридачу просят сухой чай. Не успевает покупатель усесться, как его начинают осаждать крестьяне: суют прямо под нос горшки со сверчками, кричат: «Посмотрите на моего! Посмотрите на моего!» У некоторых сверчки дорогие, красивые, но приходят также дети и старики с самыми неказистыми, дешевыми насекомыми [113]. Самые ловкие продавцы завязывают и поддерживают связи с покупателями, специально приглашают их в деревню и даже поселяют у себя дома. За сверчками приезжают как игроки типа Сяо Фу, так и шанхайские торговцы, закупающие насекомых оптом. Либо зажиточные крестьяне и мелкие бизнесмены из соседних городов и сел, которые нашли способ пробиться на рынки в Сидяне, Шанхае или и там и там. Либо шаньдунцы, которые зарабатывают на перепродаже насекомых шанхайцам или шаньдунцам, торгующим на городских рынках. Очевидно, для деревенских жителей, которые каждый год пытаются заработать на сверчках остро необходимые живые деньги, это реальный шанс (хоть и с примесью отчаяния), но столь же очевидно, что в этом бизнесе процветают те, у кого самый большой стартовый капитал, а торговля сверчками – важнейшее дополнение аграрной экономики в Шаньдуне и в восточных провинциях (Аньхой, Хэбэй, Чжэцзян и других), а также движущая сила социального расслоения, усиливающая и без того большое неравенство.

Вдобавок эта движущая сила ненадежна и деструктивна. В восьмидесятые и девяностые годы ХХ века, когда расцвели рынки сверчков в Шаньдуне, уезд Ниньцзин был самым популярным направлением среди покупателей. Но после десяти с лишним лет интенсивного отлова качество сверчков заметно снизилось, и первенство перехватил соседний уезд Ниньян, ныне рекламирующий себя как «священную родину китайского бойцового сверчка». Однако в последние годы чрезмерная эксплуатация «сверчковых ресурсов» Ниньяна вынудила местных ловцов (а также гостей типа Сяо Фу) расширить радиус деятельности, и теперь они прочесывают сельскую местность и деревни в более чем ста километрах от своих временных баз. Напряженный нерегулируемый отлов сверчков «смахивает на массовое убийство», пишет один современный комментатор [114]. Раньше крестьяне уделяли ночному лову время с девяти вечера до четырех утра, теперь же они до полудня не возвращаются домой.

Спустя всего месяц после ли цю, когда теплые августовские ночи сменяются холодными сентябрьскими утрами и на сельские поля выпадает белая роса, другая календарная дата – бай лю – знаменует окончание сезона лова.

Почуяв в воздухе дуновение холода, сверчки трубят отбой, снова зарываются в землю, выкапывая туннели своими мощными челюстями – то есть ослабляя свой ценнейший боевой орган, снижая свою товарную стоимость до нуля.

Последние шанхайцы, бережно упаковав добычу, возвращаются домой. Правда, на сей раз вместе с ними в поездах едут торговцы-шаньдунцы, чтобы застолбить себе места на шанхайских рынках сверчков.

На рынке Ваньшан в Шанхае – крупнейшем рынке цветов, птиц, зверей и насекомых – эти торговцы (точнее, торговки, поскольку среди них преобладают женщины) сидят рядами в центре главного зала, аккуратно разложив перед собой сверчков в маленьких горшочках, закрытых крышками, которые вырезаны из консервных банок. По краям рынка – постоянные лотки шанхайских торговцев, которые тоже недавно вернулись в город. Их глиняные горшки расставлены на прилавках, а за спиной торговца на грифельной доске написано мелом, откуда привезены насекомые.

Та же картина на рынках сверчков по всему городу. На рынке на шоссе Аньгуо, который действовал в мрачной тени Ти Лян Цяо, крупнейшей шанхайской тюрьмы, а также на рынке, который Майкл именовал «Новое шоссе Аньгуо» (после полицейской облавы он быстро возник на каком-то пустыре), торговцы-шанхайцы сидят за прилавками, а торговцы из провинции – на низеньких скамеечках, расставив горшки прямо на земле на своих участках. Это зримое географическое различие отражает повсеместные трения в Шанхае и во всем сегодняшнем Китае между горожанами и теми, кто официально называется «плавучее население» («людун жэнькоу»), – многочисленными людьми, которые, хотя государство не предоставляет им статус городских жителей (а также соответствующие разрешения и социальные льготы), всё равно занимаются в Шанхае самой низкооплачиваемой и опасной работой на стройках, в сфере услуг и на мелких фабриках [115].