находился главный фасад дворца. Под великолепным портиком, поддерживавшимся колоннами, столбы которого найдены, открывались три двери. Средняя вела в один из самых больших известных нам покоев. Это, без сомнения, приемная зала, за которой Роза сохранил ее античное название tablinum. Император давал в ней аудиенции; там принимал он послов царей или чужеземных народов и депутации от провинций, в ежегодные праздники, приносившие ему поздравления и пожелания его самых отдаленных подданных. Эта зала – живое свидетельство того развития, какое получили монархические нравы со времен Августа В конце ее, против входной двери, видна абсида, в которой, несомненно, должен был помещаться трон императора, так как Домициан имел трон; с ним введен был при дворе этикет восточных монархий. Стаций, его любимый поэт, открыто давал ему имя царя, которого Цезарь не решался принять, и знал, что не рискует сделать неприятное монарху. Украшение залы соответствовало ее обширности. Бьянкини рассказывает, что, открыв ее, он нашел там восхитительные остатки ее прежнего величия. По стенам, облицованным самым ценным мрамором, возвышались 16 коринфских колонн прекрасной работы в 28 футов высоты. В восьми больших нишах с фронтонами над ними, как в Пантеоне Агриппы, стояли восемь колоссальных статуй из базальта; две из них, Вакх и Геркулес, были найдены на своих местах. По сторонам входной двери стояли две колонны из античного янтаря; порог был сделан из мраморной плиты такой величины, что из нее сделали престол для одной церкви. Все эти сокровища разбрелись по разным местам; вдоль стен или на полу остается всего несколько следов покрывавшего их мрамора, и эти остатки не дают понятия о роскоши этой залы.

План дворца Домициана, по версии Л.-Ф. Дютера

Таблинум находится между двумя комнатами неодинаковой величины, выходящими, как он, на входной портик. Меньшую из них сочли за домашнюю часовню, где поклонялись семейным богам, и дали ей название Lararium, но в таком назначении комнаты позволительно сомневаться. Относительно второй, напротив, не может быть ни малейшего сомнения; это была базилика, т. е. зала суда. Можно вполне ясно распознать все ее части, и даже около полукруглой апсиды, где сидели судьи, сохранился остаток мраморной балюстрады, отделявшей их от публики. Тут император разбирал гражданские и уголовные дела, относившиеся к его компетенции. Домициан очень дорожил этой прерогативой верховной власти; он хотел приобрести репутацию строгого судьи и беспощадно наказывал других за те вины, которые он себе так охотно прощал.

За этими тремя залами, занимающими весь фасад дворца, находится перистиль, обширный двор, окруженный портиками пространством свыше 3000 квадратных метров. Еще видны остатки колонн с канелюрами из карийского мрамора, поддерживавших потолок, и плиты из нумидийского мрамора, покрывавшие стены. В конце перистиля, против таблинума, широкая дверь ведет в триклиний, или столовую залу дворца. Марциал сообщает, что до Домициана Палатинский холм не имел триклиния, достойного Цезаря, и поздравляет императора с тем, что он построил такой, который представляется ему не менее красивым, чем столовая Олимпа; он говорит, что боги могли бы пить там нектар и получать из рук Ганимеда священный кубок. Сравнение это отличается смелостью, но надо признать, что зала должна была быть очень красива, когда она была цела. По римскому обычаю в ней стояли три стола; два из них поставлены были по боковым стенам, а главный – против входной двери, в своего рода апсиде, великолепно украшенной, где сохраняется еще часть пола из порфира, серпентина и янтаря; ее занимали император и самые знатные лица. Середина оставалась свободной для служителей. С каждой стороны пять больших окон, отделенных друг от друга колоннами из красного гранита, выходили на две нимфеи, среди которых еще находятся остатки мраморного бассейна, украшенного нишами, где должны были стоять статуи. С ложа, на которое гости ложились во время еды, они могли видеть воду, каскадами падавшую из фонтана среди зелени, мрамора и цветов. Современные писатели часто упоминают об этой изящной столовой. Домициан, хваставшийся тем, что любит литературу, и в молодости писавший стихи, которые льстецы находили божественными, иногда имел причуду приглашать поэтов к столу. Стаций, удостоенный этой завидной чести, описал свою радость; это настоящий бред; он говорит, что, войдя в императорский триклиний, он словно был перенесен в круг светил и уселся как будто за стол Юпитера. «Тебя ли я вижу, – говорит он, – императора, победителя и отца покоренной вселенной, тебя, надежду людей и попечение богов? Итак, я подле тебя. Среди чаш и блюд, покрывающих стол, я рассматриваю твое лицо». И он прибавляет: «Признаюсь, вся роскошь пира, эти дубовые столы, опирающиеся на колонны слоновой кости, эта толпа рабов не привлекает моего взора; я желал видеть только императора, я смотрел только на него. Я не мог оторвать глаз от этого спокойного лица, которое видом ясного величия, казалось, хотело умерить блеск его положения; но ему не удавалось скрыть свое величие; оно против своего желания отражалось в его чертах. Видя его, самые отдаленные народы, самые варварские орды признали бы своего властелина»[52]. Эти комплименты представляются несколько преувеличенными, когда речь идет о Домициане; но честь, оказанная императором Стацию, кружит голову поэтам. Марциал уверяет, что, если бы в один и тот же день пригласили его к обеду Юпитер и Домициан, он пренебрег бы богом и отправился бы к императору.

Палатин. Развалины стадия. Фото конца XIX в.

От всех этих больших зал сохранились только мраморные полы, основания колонн и несколько частей стен; все остальное разрушено. Но описаний современных писателей достаточно, чтобы дать нам представление о том, что мы потеряли. Они единодушно прославляют обширные размеры здания и описывают его высоту. Они говорят на своем гиперболическом языке, что, глядя на него, можно думать, «что видишь Пелион на Оссе, что своды его пронизывают эфир и видят вблизи вершину Олимпа, что снизу глаза едва могут различить крышу и что позолоченный верх сливается с блеском небес». Они говорят о бесчисленном количестве колонн, «могущих поддержать небесный свод, в то время как отдыхает Атлас», они перечисляют сорта мрамора, пошедшего на украшение стен, они даже так злоупотребляют этими торжественными описаниями, что поневоле является мысль, что в этих украшениях должно было быть некоторое излишество. Не любили больше простоты во времена Домициана. Вкус публики и талант художников понизились; уже не умели творить красиво, старались творить богато: таково обыкновение всех искусств, находящихся в упадке. Император первый страстно любил все это беспорядочное великолепие; один шутник сравнивал его с царем Мидасом, превращавшим в