Вернулся Джафар.

– Это один несчастный, лишившийся любви, – доложил он, – пришедший на ее могилу, потревожил ваше священное уединение. Он просит простить его, он уже уходит…

«Нет, зачем же, пусть останется», – чуть было не воскликнула Ясмин. И хотя она удержалась и не сделала этого, проницательный Джафар все понял.

* * *

– Терпение, мой повелитель, терпение, – в десятый раз повторял Джафар стремительно расхаживавшему по кабинету калифу, – если вы хотите, чтобы такая женщина, как Ясмин, сама обратила на вас благосклонное внимание, надо прежде всего разжечь ее любопытство. И сочувст-вие. И мы с вами неплохо продвинулись в этом направлении всего за один вечер.

– Ты думаешь? – Калиф остановился и пристально глянул на Джафара глубокими, как ночь, агатовыми глазами.

– Конечно. Выходя из гробницы, она огляделась вокруг. И была явно разочарована, не увидев поблизости никого, кроме вашего покорного слуги.

– Зачем же ты настаивал, чтобы я удалился? Я мог бы уже вчера…

– При всем уважении, повелитель, вы не могли бы уже вчера. Если мой господин доверился мне в таком сложном и деликатном деле, как покорение сердца прекрасной Ясмин, то…

– Да ладно, понял я, понял!

– Если же моему господину нужна не душа, а лишь тело этой женщины, – продолжал бубнить обиженный и оттого несколько зарвавшийся великий визирь, – то…

– Ладно, – повторил успокоившийся калиф. – Но сегодня мы снова пойдем на кладбище?

– Разумеется. Прекрасная Ясмин выразила желание, чтобы я после осмотра ноги служанки сопровождал ее. И кстати, захватите с собой лютню.

– Лютню? Зачем?

– Затем, что неотразимое обаяние вашего голоса станет совершенным в сочетании с нежными звуками музыки.

– Но я так давно не играл…

– Что ж, у вас, повелитель, есть в запасе целый день для того, чтобы вспомнить былое.

* * *

На сей раз Ясмин не взяла с собой ни Максуфа, ни Фатиму, ни тем более все еще прихрамывающую Зульфию.

Всю дорогу Джафар развлекал Ясмин беседой на благочестивые темы. Ясмин слушала его вежливо и очень внимательно, особенно когда речь заходила о божественном промысле Аллаха, сотворившего мужчину и женщину и предназначившего их друг для друга.

На кладбище, прежде чем войти в гробницу, Ясмин оглянулась по сторонам и помедлила пару секунд. Склонивший голову Джафар, разумеется, ничего не заметил.

* * *

– Снова этот голос… И чудесная музыка…

– Он отвлекает вас, госпожа? Если вам угодно, я деликатно попрошу его удалиться и впредь посещать могилу супруги в другой час…

– О, какие жестокие слова вы говорите, почтенный лекарь! Смею ли я мешать несчастному оплакивать свою любовь в то время и в том месте, где он пожелает? Разве это не было бы противно воле Аллаха, велевшего нам быть терпимыми и любящими друг друга?

– Как прекрасно вы сказали это, госпожа! Как жаль, что этот бедняга не может услышать ваш ангельский, полный сочувствия голос и увидеть хотя бы издали вашу божественную красоту! Уверен, это исцелило бы его горе и утихомирило бы его печаль, которой он предается столь безмерно! Воистину жаль, ибо этот молодой человек – средоточие красоты, мужества и прочих добродетелей, а длительное горе может оставить неизгладимый след на его прекрасном лице! Но что же делать, раз это невозможно!

– Вы говорите, он молод и хорош собой? – тихо спросила Ясмин после долгой, очень долгой (Джафар даже принялся отсчитывать минуты) паузы.

– Моя госпожа, если б я был женщиной, я влюбился бы в него сразу же, окончательно и бесповоротно.

– А скажите, мой ученый друг – я ведь могу считать вас другом (Джафар молча прижал руку к груди и поклонился), – не будет ли слишком большой нескромностью, если вы сейчас выйдете наружу, а я из-за вас взгляну на этого молодого человека?

Джафар поспешил уверить ее, что в этом не будет никакой нескромности.

Сказано – сделано. Ясмин, сжав трепещущей ручкой чадру, чтобы та, спаси Аллах, не соскользнула с ее прелестной головки, выглянула из-за плеча Джафара на озаренного полной луной чтеца и музыканта.

Калиф как раз в это время поднялся с колен и стоял в мечтательной позе, выгодно подчеркивающей достоинства его высокой стройной фигуры, с лютней в слегка отведенной назад руке, и глаза его были устремлены на луну. На самом деле от долгого пребывания в неудобной позе у него затекла спина, и ему просто захотелось потянуться.

Лицо калифа в лунном свете произвело на Ясмин впечатление весьма выгодное: его широкий лоб под белоснежной чалмой, агатовые глаза, орлиный нос и черные как ночь брови, ресницы и короткая ухоженная бородка отвечали самым взыскательным восточным стандартам красоты.

Ясмин не без труда оторвалась от лицезрения столь приятного глазу мужского облика. Джафар, спиной почувствовав ее ускользающее движение, шагнул вперед и сделал калифу тот же быстрый жест рукой, что и вчера, означающий: пора уходить, ваше величество, на сегодня хватит. И калиф безропотно удалился.

* * *

– Как это сегодня мы не пойдем на кладбище? Почему?

– Мой повелитель, господин всех мусульман подлунного мира…

– Джафар! Кажется, я напрасно отпустил палача в отпуск!

– А вы отпустили палача? Какое счастье… То есть я хотел сказать, нам всем будет очень его недоставать…

– Джафар!

– Да, повелитель. Но это еще не все, что я хотел вам сказать. Вы не пойдете сегодня на кладбище, а я пойду. Должен же кто-то быть рядом с прекрасной Ясмин, когда она огорчится, не увидев вас там. Должен же кто-то выслушать ее упреки, сожаления и вопросы…

– Хорошо, хорошо, дальше!

– А дальше… Если она действительно огорчится, не увидев вас ночью, в чем я практически не сомневаюсь, то мы дадим этому огорчению созреть.

– Что? Значит, и завтра тоже?

– Да, повелитель. И завтра, и послезавтра. Три дня бедняжка будет томиться в тревоге, сомнениях и тщетных попытках разобраться в собственных чувствах. Она будет давать себе слово забыть вас, выбросить из головы ваш чарующий облик, перестать ежечасно, ежеминутно воспроизводить в памяти ваш голос. Но нисколько не преуспеет в этих своих намерениях.

– А если ты ошибаешься? Откуда такая уверенность?

– Опыт… Позволю себе напомнить, что я почти вдвое старше моего господина, и что, в отличие от него, мне приходилось прикладывать усилия, чтобы завоевать любовь понравившейся мне женщины.

– Ну хорошо, допустим. А что будет потом?

– А потом настанет время встретиться при дневном свете. Осмелюсь предположить, что ни вы, ни она не будете разочарованы.

Калиф уныло кивнул, соглашаясь: