троп контрабандистов, и имена османских торговцев, и схроны с золотом и серебром. Джавад десятилетиями строил свою империю, которой грех было не воспользоваться.

— Все это видели⁈ Всевышний видит, что я хотел примирения. Я хотел назвать его своим братом и открыть перед ним сердцем. Только Джавад не захотел этого. Затаил он на меня и на вас, братья, Зло…

Теперь никто из сторонников Джавада и не рыпнется. Бог, как бы это ни звучало, сказал свое слово. А кто пойдет против Всевышнего?

-//-//-

Невысокий человек в потрёпанной армяке, штанах и видавших виды лаптях неторопливо шагал по тракту. За спиной спрятался тощий сидор со скудными припасами, что давали в дороге добрые люди: подсохшая хлеба краюха, пара темны луковиц, да прошлогодний шматочек сала с душком. От борова было мало. Такое добрый хозяин сам есть не будет. Работникам скормит или вот таким божьим странникам отдаст, чтобы его в церквях да монастырях поминали. А он Минька и такому куску рад. Когда в мороз брюхо от голода сводить начинает и пустой кости обрадуется. Сальце же в такую погоду и тепло костям придае…

— Эй, паря! — от мыслей его неожиданно отвлёк раздавшийся со спины крик. — Сидай сюды, пока я добрый!

Минька обернулся, сразу сделав жалостливое и плаксивое лицо. Знал, что такого и жалеть гораздо, и подать денежку готовы. Ему же ох как копеечка лишняя не помешает. Что там копеечка, если хлеба в запас дадут и то великая радость.

Его догоняла телега, запряженная бодро перебирающей копыта конягой. На горке соломы с вожжами сидел мужичок в накинутом на плече тулупе. Весь такой развеселый. Бороденка торчок торчит. Лыбится, щеря беззубый рот. Хотя нет, пара зубов всё-таки было.

Минька прищурился. Что за странный возница ему в пути попался? Ведь лыбу драть без причины, Бога только гневить. А этот лыбится. Уж не хмельной ли? Точно, хмельной! Вон и четверть из соломы торчит. Ай-да мужичок, ай-да сукин сын! Едет и хмельное попивает.

— Сидай рядом! Что зенками зыркаещь? Ни полушки не возьму с тебя, не боись… Попутчик мне нужен для дороги. Повеселишь меня всякими разными разговорами, вот тебе и плата будет. Кто сам таков будешь?

В раз повеселел Минька. Почитай, теперь не пехом шагать будет, а как всамделишный барин поедет. Может еще и горькой немного перепадет. Чуть-чуть для сугрева.

— Минька я, Гришки Горшечника сын, что в Малых Сандушках Пензенской губернии обитает, — поудобнее уселся в соломе Минька и начал рассказывать. Сам же нет-нет да и на четверть поглядывает. Поглядывает скромно, вроде ненароком, чтобы хозяин чего лишнего не подумал. — Сызмальства я по монастырям обитаюсь. Имеют такую склонность. Батюшка, видя, что учение мне не впрок, благословил меня на хожение по святым местам. Почитай, с одиннадцати годков уже хожу. Божьей милостью все монастыри в округе обошел. Сейчас к стольному граду иду одной чудодейственной иконе поклониться…

Хотел было он про ту икону рассказать, чтобы возница тоже той святостью проникся. Только тот махнул рукой на его рассказ. Мол, мы люди земные по земле-матушке ножками ходим. Далече нам до святости-то.

—…Ты калика-перехожий, обшит кожей, лучше поведай о чудесах каких. А про святые места в какой другой раз…

Проговорив этом, возница нашарил рукой бутыль и, вытащив ее, смачно к ней приложился. Рядом тут же поплыл тяжелый сивушный запах. Принюхавшийся Минька тут же сглотнул вставший в горле ком, а его рот наполнился слюной. Тоже горькую, ее окаянную, захотелось хотя бы глоточек.

— Что поведать? Может про Сеньку Кривого, у якого намедни буренка отелилась телком с бельмами на глазах? Али о Марьюшке-ведунье с Маскино, что руками всякую боль снимает? — растерянно перебирал он услышанные им в пути истории, выбирая что-нибудь позаковыристее. Все истории были как истории. Выбрать-то было не из чего. — Хоть скажи про что желаешь услышать? Много чего я видел, а еще больше, о чем слышал от добрых людей…

Возница, уже бывший под хорошим хмельком, вновь неопределенно махнул рукой. Мол, сам выбирай, что хочешь. Только о святых местах не смей снова начинать.

— Во! Есть одна чудная история! — вдруг осенило Миньку, вспомнившего одну занимательную вещь, что слышал он на Макарьевской ярмарке. — Поведаю про землю на далеком магометанском Кавказе, где живут православные без всякого притеснения, в почете и довольстве. Сказывают, со всей Рассеи оттудова гонцы едут. Ищут новых людишек для волной жизни.

Возница, что до этого ехал с рассеянной и довольной харей, аж перекосился в лице. Развернулся к нему с бешенными глазами.

— Як так для волной жизни⁈ У распроклятых магомитян⁈ Они же в Христа не веруют! Креста не кладут! Надоть таких гонцов сразу в кандалы, чтобы другим не повадно было, — ярился он, вращая глазами. Его возбуждение передалось и кобыле, что, вообразив невесть что, прибавила ходу. — Там же и церквы нету! Як так⁈ Надо же, у магометян…

Довольный произведенным эффектом, Минька улыбался. Мол, все так и есть, как рассказал.

— Еще сказывают, что более всего магометянские начальники ждут ремесленных людишек — ковалей, портных, горшечников, разных дел мастеров, — возница едва ли не на каждое слово парнишки качал головой и ахал от удивления. — Еще гутарят про знатные подъемные, что ихний голова — то ли Мамай то ли Шамай — дает всем семейным — чуть ли не по десять рублев. В каменную хату селит, что саклей прозывается, — от последнего известия про бесплатную хату, которую на Кавказе предоставляли семейным переселенцам, возница, вообще, чуть с телеги не свалился. Лицо его в таком удивлении перекосилось, что фраза «от удивления харя треснет» оказалась очень близка к правде. — Так и есть. Вот тебе крест, что цельный дом им дают.

Видя такое внимание, Минька продолжил с еще большим жаром. Истории рассказывать он любил. Людям радость, а ему лишняя миска похлебки со стопкой. Что бы добрых людей позабавить⁈

— А землица там хоть и мало, но добрая она. Много зерна родит, коли с душой пахать. Зверья також видимо-невидимо в горах обитает: зайцев, волков много. Медведи даже встречаются.

Много еще чего Минька успел рассказать такого диковинного, что потом пошло гулять по торговой дороге от славного города Нижний Новгород и до столицы. Прохожие, купчины, крестьяне, выпивохи-пропойцы и другой люд простой и не очень передавали из уст в уста чудные рассказы про диковинные селения на далеком Кавказе у магометян, где вольно и хлебосольно живет православный люд. Многие людишки, что хлебом с квасом перебивались думали об этом. Головы ломали, а почто другим людям так повезло, а им нет. Что они хуже что ли⁈ Все ведь под Богом ходят. Не попытать ли счастья и им на чужбине? Не с проста ведь люди сказывают такие истории про волю и богатство. Значит, что-то есть…

[1] Мяктебе — в реальной истории именно так называлась начальная мусульманская школа для мальчиков, где им давали прежде всего начальные богословские знания — чтение Корана, знание некоторых молитвы, иногда арабское письмо.

[2] Курбаши –наименование предводителя достаточно крупного военного отряда.

[3] Хафиз — знающий Коран наизусть.

[4] Муфассир — толкователь Корана, особая и очень почтенная профессия человека, разъясняющего непонятные обычному человеку аяты и отдельные выражения Корана.

[5] Ашуги — певцы-сказители у кавказских народов, пользовавшиеся особой популярностью у простого народа. Исполняли, как правило, эпические и героические баллады.

ДЖЕКПОТ! Теперь заживем

За столом сидел полноватый мужчина и медленно протирал белой тряпочкой стекла пенсне. Делал это тщательно, что говорило о немалой сноровке: поплевывал на стеклышки, после усердно растирал и внимательно рассматривая на солнце получившее. Когда результат его удовлетворил, водрузил пенсне на нос. Тяжело вздохнул и вынул из нагрудного кармашка кургузого сюртучка небольшой конверт, который положил на зеленое сукно стола.

— Яша, Яша, опять станешь делать мне больно. Эх, — мял он толстыми пальцами конверт, никак не решаясь его вскрыть. — Сарочка, как воду, пьет сердечные капли. Ночами в подушку рыдает…

В гостиную то и дело заглядывала пышнотелая женщина, но после сердитого окрика тут же плотно закрывала дверь. Но через некоторое время все повторялось. Сара Гертензон конечно же узнала