— Спасибо ему за заботу, конечно. Но я предпочитаю самостоятельно находить для себя… девочек.

— Вот ты, блин, моралист! Я ж не предлагаю во все тяжкие пускаться! А так, исключительно мужского здоровья ради… А если ты опасаешься, что это до Яны как-то дойдет, не боись — никто ничего не узнает. Думаешь, моя нынешняя благоверная… хрен ей между… не ревнивая?

Реагируя на последний аргумент, Купцов, аки тот месяц из народной песни, окрасился багрянцем и бросил с вызовом:

— А вот Яну Викторовну ты сейчас напрасно приплел! Я не знаю, что там тебе наговорил Петрухин, но это абсолютно не твое дело!

Глаза Голубкова недобро блеснули, а уже через мгновение словно застыли, излучая ледяной холод.

— Ну тут еще с какого боку посмотреть! — с металлом в голосе принял он вызов.

— Да всё едино — с какого ни смотри!

— А тебе не кажется, что ты сейчас малость того… зарываешься?

— Нет, не кажется.

— Вот такой, значит, замес? — очень недобро ощетинился Брюнет. — По ходу, ты, Леонид Николаич, меня на «рэ» прокачать решил? Так вот, не советую.

Купцов ощутил неприятный холодок — ТАКИМ своего босса он еще не знал. Леонид поймал себя на мысли, что сейчас видит перед собой не успешного, всеми уважаемого предпринимателя Виктора Альбертовича Голубкова, а того самого, из «раньших времен», криминального авторитета Витю Брюнета.

Впрочем, через пару секунд Голубков и сам почувствовал, что перегибает с эмоциями, и заговорил уже мягче:

— Ладно. Шабаш. Еще не хватало промежду собой кусалово устраивать… Только запомни одно, Леонид Николаевич: я, в отличие от тебя, знаю Яну годков эдак десять. Мы с ее мужем покойным корешами были. Так что, как ни крути, но за нее и за сына ихнего я в какой-никакой, но в ответке. Вкурил?

— Не вполне. Объясни?

— Объясню. Потом.

— Когда?

— Когда ты малость охолонишься, прекратишь бабские обидульки кидать и голову обратно включишь! — снова не сдержавшись, оскалился Брюнет.

Неизвестно чем сейчас мог завершиться сей диалог, кабы у столика не материализовался телохранитель Влад. Деликатно встрянувший со словами:

— Виктор Альбертович, звонили из приемной Нелидова. Сказали, что губернатор готов вас принять прямо сейчас.

Брюнет рассеянно кивнул, уперся взглядом в Купцова и после долгой гнетущей паузы махнул рукой и озвучил приговор:

— А-а-а-а… Хрен с тобой! В самом деле, лучше уж вольную дать, чем еще почти двое суток на твою постную рожу любоваться.

Голубков с шумом поднялся и скомандовал:

— Поехали!

— К Нелидову? — уточнил Влад.

— К нему. Только через вокзал. Сначала… — Виктор Альбертович снова недовольно зыркнул на Купцова. — Сначала по пути балласт скинем.

— Это как? — не догнал телохранитель.

— А вот так. Разве сам не видишь? Наш мальчик… хрен ему между… домой запросился. СкуШно ему тут с нами.

Окрестности Твери, 24 августа, ср.

Бывший десантник Александр Мирошников не был трусом. В ноябре 1999 года, в ходе второй чеченской кампании, под Гудермесом он попал в руки «чехов». По крайней мере они так считали. Потому что их было трое и у них было оружие. А Мирошников был один, и из всего оружия у него оставался только нож. И, тем не менее, он отбился. Он вырвался, убив одного и ранив двух других.

Нет, никто не мог назвать Сашу трусом…

— А ты кто? — хрипло спросил Мирошников в ответ на петрухинское участливое: «Ну что, Александр Палыч, будем говорить?» — А ты кто такой? Ты чё беспредел творишь?

Старший экспедиционного нанокорпуса ухмыльнулся и сказал:

— Отвечаю по порядку. Меня зовут Дмитрий, по поручению фирмы «Феникс» разбираюсь в истории с убийством Образцова. Что касается беспредела… я беспредел не творю. Но, может статься, что и без него не обойдется… Давай, Саша, я тебе объясню твои перспективы. Я про тебя очень многое знаю. Особенно про твою последнюю поездку в Питер.

— Какую такую поездку в Питер? — спросил сквозь зубы Мирошников.

Он уже понял, что влип крепко. Крепче некуда. Он понял, что попал не к ментам, и от этого понимания сделалось еще хуже. Но все-таки он пока не хотел сдаваться.

— Последнюю, Алексан Палыч. Ту, в которую вы с Андрюхой Петровым завалили Людоеда… Я ведь знаю почти все.

— Везет тебе. А вот я — ни фига не знаю.

— А как сам думаешь — откуда? — проигнорировал вброшенный в его сторону сарказм Петрухин. — Молчишь? А ведь на самом-то деле все просто, Саша, — это Бодуля вас сдал. С потрохами. Как начали ему пальцы ломать, так он и раскололся. И все рассказал на видеокамеру. Приедем в Питер — дам тебе поглядеть.

— Я в кино не хожу. Денег нет.

— Смешно. Вот только… Ты это брось, Саша. Брось в партизанов играть!

Петрухин закурил сам и дал сигарету пленнику. Сейчас Дмитрий блефовал и отлично знал цену своему блефу. В обычных условиях Мирошников, скорее всего, на этот номер не попался бы. Но в эти минуты тверской пацан находился в условиях экстремальных, а значит, на какие-то несоответствия в словах он просто-напросто не обратит внимания.

Петрухин выпустил дым под раскаленный потолок салона и продолжил:

— Так вот, Бодуля, дружок твой, нам все рассказал.

— Какой еще Бодуля? Что рассказал?

— Рассказал, что подписал на мокруху тебя и Петрова. Что он дал вам адрес на Казанской и снабдил для связи телефонами. Симки в которых, кстати, зарегистрировали на паспорт Нечаева Игоря Павловича, украденный здесь, в Твери. Не ты украл?

— Нет… Не знаю я никакого Нечаева, понял?

— Ну да это и неважно. Может, паспорт у Нечаева взял Петров. А может, и сам Бодуля… Важно то, что я точно знаю, как дело было. Знаю, что регистрировал телефон лично Бодуля. Знаю даже, что после дела вы сразу отзвонились в «Манхэттен»: мол, дело сделано, Билли, пора заказывать билеты домой…

Мирошников молчал. Слова доходили до него как сквозь вату, и он улавливал лишь общий смысл сказанного. Но и этот «смысл» был страшен: поймали. Поймали на такой крюк, с которого не сорвешься. Саша был безоружен, в наручниках, один против четырех крепких мужиков.

Кружилась от удара голова. Зажав в огромном кулаке сигарету, Мирошников затянулся…

Он курил взатяг, взвешивал шансы и понимал, что они равны нулю. Э-эх, кабы не наручники! Если бы не наручники, он, может, и попытался бы. В тесном объеме микроавтобуса шансы — маленькие, совсем маленькие — все равно оставались. Саша бы попытался. В конце концов, терять-то все равно нечего.

— Что молчишь, Алексан Палыч?

— А что ты хочешь от меня услышать? — ответил Мирошников через силу.