показано выше), решаемых философским же способом, путем дискурсивного рассуждения.

Однако булгаковская метафизика субъекта начала 1920-х годов, при всей своей теснейшей связи с богословием, вовсе не обозначает простой редукции, скажем, к средневековому реализму или концептуализму, и не случайно богословие Фомы подвергается Булгаковым в главах 10–13 «Глав о Троичности» столь оглушительной критике. Философия Булгакова – за пределами не только Нового времени, с его ориентацией на когнитивное, познающее начало («умную» составляющую света), но и Средневековья, с его пафосом неразрывного присутствия и достаточно жесткой детерминации Богом и человека (субъекта) и мира (объекта). Для Булгакова же мир и человек – совокупность предикатов к Абсолютному субъекту-Я, данных через связку экзистенциального суждения «есть». Бог, мир и человек являются элементами триалога, который может быть и ассонансным, согласным, и диссонансным: человек[135] может «не слышать», не «чувствовать» присутствие Абсолютного Субъекта в самом себе, не ощущать наличие того экзистенциального стержня, который дан ему как его «я», точно так же, как волен «не отвечать», не соответствовать этой данности[136]. Беспредпосылочное начало – присутствие Абсолютного Субъекта или Троицы, вводимое в систему Булгакова посредством связки «есть», действительно находится вне привычного философского дискурса XIX века, но вполне естественно для философского дискурса XX века и вполне сопоставимо, скажем, с таким понятием, как «Ereignis» (событие), у позднего Хайдеггера[137]. Пример с Хайдеггером представляется в данном случае уместным и корректным: оба автора – Булгаков и Хайдеггер – как, впрочем и многие другие, каждый на своем языке и в свое время пытались дать свои версии ответа на единственный, пожалуй, не-мнимый «основной вопрос философии» – что же в конце-концов есть сущее в своем бытии.

Ипостась против индивидуальности. Личность у С. Н. Булгакова[138]

А. П. Козырев

Булгаков – один из самых «персоналистических» философов русской философской традиции. Обращение к личности как принципу, фундирующему человеческое достоинство, как к сфере реализации человеческой свободы, прав и обязанностей человека характерно преимущественно для раннего периода творчества Булгакова времени перехода «от марксизма к социализму», когда обоснование прав и свобод было фундировано мыслью И. Канта о том, что «человек как свободно-разумная личность есть та цель, ради которой Бог создал мир», и философов-неокантианцев (Г. Зиммеля, Г. Риккерта), оппозицией античного коммунизма Платона, отрицающего свободу личности, и индивидуалистического анархизма М. Штирнера («анархизм хочет знать за личностью только права, только “Der Einzige und sein Eigentum” Макса Штирнера с его “Ich habe meine Sach’ auf Nichts gestellt” и отрицанием обязанностей относительно себе подобных»[139]), а также идеологов немецкой социал-демократии (Г. Бебель, Штаммлер, К. Каутский, Е. Риттер): «Идеал Рихтера[140] и Бебеля один и тот же – свобода личности; но один во имя этого идеала выставляет требования социализма, а другой, опасаясь возможности деспотического поглощения личности государством в социалистическом обществе, выставляет противоположную программу манчестерства»[141]. Затем на философию личности оказывает существенное влияние немецкая мистическая традиция (Я. Беме, И. Таулер, Г. Сузо), трансформировавшаяся в теодицею Ф. Шеллинга (здесь ключевое значение имеет понятие самости). И, наконец, в послереволюционный и эмигрантский период существенно влияние на Булгакова христианского тринитарного богословия с его пониманием личности как ипостаси, сопряженной с природой – божественной или человеческой.

Ранний Булгаков всецело признает социальную природу человека, поэтому для него возможно противопоставление личной судьбы и социальных судеб всего человечества[142]. Идет даже «глухая борьба личности с обществом». Прилагательное «личный» сочетается в сборнике «От марксизма к идеализму» с субстантивами «деяния», «интересы», в веховской статье «Героизм и подвижничество» – «личная жизнь», «личное и социальное поведение», в «Свете Невечернем» – «личный и групповой эгоизм». Однако «индивидуальные усилия и личные деяния получают, общественное, транссубъективное значение»[143]. «Идеальные интересы человеческой личности сталкиваются с материальными интересами данного субъекта, поставленного в известные внешние условия жизни»[144]. В ряде контекстов «личные интересы» противопоставлены «классовым» или «групповым интересам», что характерно для периода «легального марксизма» и «христианского социализма», так, например: «Сходство экономического положения и одинаковое благодаря ему направление личных интересов создает классовые или групповые интересы, играющие роль рычагов в социальной жизни»[145].

Личность становится одним из центральных терминов «русского религиозного ренессанса», топологически воспроизводя антропоцентричесую и гуманистическую составляющие Возрождения: «Понятие личности, ее прав, потребностей и имущественного благосостояния, словом, наш русский ренессанс, таков остается лозунг нашего времени, наша историческая задача, наша гражданская обязанность»[146].

Личность – существенное в человеке, она связана прежде всего с правовой и волевой сферой: «За каждой личностью признается неотъемлемое suum, сфера его исключительного права и господства»[147]; «бытие, т. е. в конце концов и жизнь, и личность (sum) нуждаются в рациональном обосновании и могут его действительно получить от философии»[148].

В естественном праве, тождественном нормам христианской религии, коренятся гарантии личной свободы: «Люди равны между собою как нравственные личности; человеческое достоинство, святейшее из званий человека, равняет всех между собою. Человек для человека должен представлять абсолютную ценность; человеческая личность есть нечто непроницаемое и самодовлеющее, микрокосм»[149].

Утверждение личности и человеческого достоинства происходит, по Булгакову, в ходе исторического процесса, в котором явление Христа и христианства было ключевым и переломным событием. Личное усовершенствование идет параллельно с общественным. «Христианство открывает, перспективу бесконечного, не только личного, но и общественного усовершенствования»[150], «идеалы политические и социальные, воодушевляющие теперешнее человечество, суть несомненно христианские идеалы, поскольку они представляют собой развитие принесенного в мир христианством учения о равенстве людей и абсолютной ценности человеческой личности»[151]. На формирование «новой личности европейского человека»[152] существенное влияние оказала Реформация, провозгласившая политическую свободу, свободу совести, права человека и гражданина.

Личность выступает в истории и как экономический субъект, как «самостоятельный “фактор” хозяйства»[153], и это является отнюдь не последним предметом булгаковских исследований, рассматривавшего экономику в качестве титульной темы научных занятий, по крайней мере до 1912 года (год защиты докторской диссертации по философии хозяйства). Булгаков противопоставляет «живую психологическую (человеческую) личность»[154], обладающую «творческой инициативой», «механизму природы и общественных форм»[155], с которым личность вступает в борьбу с целью приспособить его к потребностям человеческого духа, а также хозяйству как в общем и целом механическому процессу, особенно при капитализме. Стихия капитализма является сверхиндивидуальной средой, которая «гнет по-своему жизнь личностей». Личность освобождается от личного экономического гнета путем замещения или ограничения личной диктатуры[156]. Личному богатству (и бедности) как личному достоянию соответствует личное стремление к обогащению и соревнование на этой почве отдельных индивидов, групп, классов и народов, именно это и