Я вынула кошелек.

– Сомнительно, что мать спокойно воспримет известие о смерти ребенка. Клавдии Гавриловне может стать плохо.

– Но нельзя же оставлять Иванову в неведении, – не унималась Грымова.

Я только вздохнула.

Огурцово выглядело убого, завалившиеся набок заборы, почти ушедшие в землю избушки. Откуда-то слышались детские голоса, из одного окна звучала музыка, на некоторых калитках, мимо которых я тащилась со скоростью больной черепахи, висели для просушки тряпки. А вот рядом с домиком Ивановой на соседнем участке стоял добротный коттедж из красного кирпича. Похоже, там жил самый богатый человек в деревне.

Клавдия Гавриловна оказалась очень худенькой старушкой. В комнате, куда она провела меня, царило то, что моя тетка Раиса называла «гордая бедность». Повсюду идеальная чистота и ни одной новой вещи, кроме большого телевизора.

– На мой юбилей коллеги скинулись и подарили, – похвасталась хозяйка, проследив за моим взглядом. – Зарплата у почтовиков скромная. К тому же мы деревенские. Считается, раз на земле живем, то можем огород держать, птицу, корову завести, значит, с голода не умрем. Оно и верно, летом-осенью банок закрутишь – зимой-весной собственными заготовками питаешься. Но молодежь не хочет за копейки ломаться, вот и остаются одни старушки на посту. У меня в отделении средний возраст сотрудниц, как у библейских старцев, но никто на здоровье не жалуется. Почему? Так мы же на велосипедах по округе разъезжаем, сердце тренируется, и в хоре поем, недавно на областном смотре заняли второе место. – Клавдия Гавриловна осеклась. – Ох, простите, разболталась бабка. Вы ж пришли не про наши достижения слушать, из-за Милены прибыли. Поглядите кругом, денег в доме не водится. И дочь давно из детского возраста вышла, не ответчица я за нее.

– Похоже, у вас с Леной сложились непростые отношения, – осторожно завела я беседу.

– Ничему плохому я дочку не учила, – грустно сказала Клавдия Гавриловна, – дурных примеров перед глазами она не имела. Ни пьяниц, ни лентяев в семье не было, мы с мужем работали, дочку любили, кормили-одевали, как получалось, никогда не били, книги хорошие в дом приносили. Ну почему она по кривой дорожке пошла? Ведь с тринадцати лет мошенничать начала! Забежит к соседям и жалобным голоском тянет: «Тетя Маша, дайте, пожалуйста, денег. Мама велела в аптеку сбегать, лекарства купить, а рублей не оставила. Вернется с работы и отдаст». Конечно, ей не отказывали. Хитро Милена поступала, брала крохотные суммы, ну, вроде тридцать копеек, если по советским деньгам. Это сейчас в деревне народу мало осталось, а раньше тут жизнь ключом била – заводик консервный работал, автобаза, теплицы. Народа много жило, люди хорошо получали. Вот к вам сегодня примчится ребенок соседки с просьбой дать на лекарства десять рублей, неужто ему откажете?

Я покачала головой. Иванова спрятала руки под фартук.

– А если червонец вернуть вам забудут, пойдете его требовать?

– Маловероятно, – ответила я. – Сумма крохотная, как-то неудобно даже говорить о ней.

– Вот на то Милена и рассчитывала, – горько продолжала Клавдия Гавриловна. – Открылась правда случайно. Я в магазине за творогом стояла, в павильоне на станции. Продмаг там сто лет, по сию пору работает, но из государственного частным стал. Но это я так, к слову. В тот день передо мной отоваривалась Анастасия Рукина, и у нее не хватило денег в кошельке, чтобы рассчитаться, уж не помню сколько. Настя на меня посмотрела и попросила: «Клава, добавь за меня деньжат, все равно ты мне должна». Я ей мелочь протягиваю и говорю: «Никогда в долг не беру». А Настенька в ответ: «Ой, да ерунда, копейки, я давала твоей Миленке на сердечные капли». Вот так слово за слово все и выяснилось. Сзади Иван Сергеевич с бидоном стоял, он наш разговор слушал, а потом влез со своим замечанием: «Милена и у меня чуток брала на таблетки от кашля. Не стал бы о пустяке вспоминать, но раз ты, Клавка, Настюхе отдаешь должок, то и мне верни».

Я молча слушала, а Клавдия Гавриловна все говорила и говорила…

Забыв про творог, Иванова вернулась из магазина и устроила дочери допрос. Милена все отрицала, плакала, твердила, что соседи лгут. Но мать успела побеседовать с другими людьми в длинной очереди к прилавку, выяснила, что почти к каждому ее девочка обращалась с просьбой о мелких суммах, и приказала Милене не врать, а лучше объяснить причину своего поведения.

Вместо того чтобы попросить прощения, дочь устроила скандал с припевом: «Мы нищие… я хожу в лохмотьях… хочу магнитофон, а ты его не покупаешь!» Клавдия Гавриловна попыталась внушить нахалке, что после смерти отца у них с деньгами проблема, но дочь словно с цепи сорвалась, обвинила мать во всех смертных грехах и воскликнула:

– Вот Наташке Мироновой по полной свезло. Ее папа с мамой обожают! Одевают, как куклу, ни в чем не отказывают, на море возят, золотую цепочку купили. Вот бы мне таких родителей!

– Речь шла о Наталье Мироновой, той, что была продавщицей в магазинчике на станции? – уточнила я.

Клавдия Гавриловна быстро перекрестилась.

– Упокой господь ее душу. Убил вчера Наташу злой человек. Ну, прямо на свою смерть она сюда вернулась… Небось ее Миша от горя почернел. Хорошая женщина, хотя многие ее тут недолюбливали.

– За что? – быстро поинтересовалась я. – У Мироновой были враги?

Старушка подперла щеку кулаком.

– Ну, враги это слишком сильно сказано. Завидовали ей, это да. Жизнь у Наташи хорошо складывалась, а нелюбовь людей ей по наследству досталась. Мать Мироновой, Олеся Николаевна, всю жизнь нашим магазинчиком заведовала. Раньше с продуктами туго было, так она что получше припрячет в чуланчик и своим продаст. Про кладовку народ знал, все хотели туда попасть, да не каждому удавалось. Олеся с выгодными людьми дружила. Главврач больницы, директор школы, председатель сельсовета, заведующая универмагом в Ликино – вот ее круг. Из Москвы в наш магазинчик кое-кто на «Волге» прикатывал. Жили Мироновы, не тужили. Борис Семенович, отец Наташи, химию в школе преподавал, деньги в дом Олеся несла. Но она мужа обожала. Дочь воспитывала в почтении к отцу, свекровь к себе взяла и никогда с ней не ругалась. Ну и с чего местным бабам ее любить? У них-то мужики и погулять горазды, и выпить не прочь, дети сплошь хулиганы, сами после работы на огород бегут и до ночи там тяпкой орудуют. А как пятница, вечер, так из всех изб скандалы слышны – расслабляются наши мужички и женушек своих уму-разуму учат. В субботу утром пойдешь за водой и непременно ту или другую соседку с ведрами встретишь, и у всех лица платками замотаны. У Олеси же в семье тишь да гладь. Муж ласковый, свекровь невестке в рот смотрит, на всех углах об ее уме и красоте твердит, дочь отличница, по гулянкам не шляется, в свободное время матери помогает, машина есть, сама в шубе, супруг в дубленке. Так за что к Мироновой хорошо относиться?

– Да уж, – вздохнула я.

– Тетрадочка у Олеси имелась, она в нее долги записывала, – откровенничала Клавдия Гавриловна. – Отнимут жены у своих мужиков зарплату, а те не плачут, идут в магазин и берут бутылки в счет будущих доходов. Олеся никому не отказывала, а в конце месяца стучалась в двери домов и говорила: «Пора расплачиваться». Уж сколько раз местные бабы просили ее не отпускать мужьям водку, но Олеся спокойно парировала: «Не имею права покупателю отказывать. И я вашим мужикам не мать, сами за ними следите…»