Выслушав явно растерянных офицеров, подполковник Орешкин, принявший на себя командование объединенным воинским спецконтингентом, отдал приказ наутро готовиться к вылету. Энергетические олигархи, кровно заинтересованные в истреблении тварей, терроризировавших их вотчины и уже уронивших тем самым биржевые котировки ведущих российских компаний, предоставили в полное распоряжение оперативного штаба неограниченные ресурсы вертолетного топлива и сами винтокрылые машины в потребном количестве.

Ровно в 6.00 в воздух взмыло сразу 20 мощных, оснащенных за ночь крупнокалиберными пулеметами летательных аппаратов. Каждому была выделена своя зона ответственности, и началось патрулирование. Орешкина тундра, которой он прежде никогда не видел, бесила своим однообразием и бессмысленностью. Он искренне не понимал, зачем природа, у которой все так разумно и правильно, допустила существование непостижимо огромных, непригодных для комфортабельной жизни просторов. С этой мыслью он вскоре и задремал.

Разбудили его встревоженные вскрики, прорезавшие разом равномерный гул моторов. Подполковник тотчас же приник к иллюминатору и увидел, что внизу по неоглядным снегам несется стая мутантов. И направляется она явно в сторону одинокой буровой вышки. Тут же была дана команда открыть шквальный огонь на поражение. Он незамедлительно и обрушился с неба на скопище осатанелых тварей. Однако оно ничуть не изменило направление движения, лишь прибавило прыти. Оставляя на снегу визжащих, захлебывающихся кровью сотоварищей, твари летели вперед.

Между тем в Москве

Генерал Шуршалин обреченно пил водку, сидя в своем просторном, но тем не менее вполне уютном кабинете. Казалось бы, ну отчего снедает его эта туга-кручина? Жизнь вроде бы удалась. Шутка ли, в Комитете советской госбезопасности дослужился он до начальника внешней разведки. Потом ушел, не вынеся изменнической вакханалии реформаторов. То есть честь вроде сохранил офицерскую. Да и материально в запасе, само собой, не бедствовал, возглавляя авторитетную консалтингово-охранную структуру.

Однако же все эти долгие годы, что миновали с того катастрофического августа 91-го, жизнь ему была не в радость. Но в последнее время стало совсем невыносимо. Тоска, которая прежде глухо скреблась внутри, встала теперь буквально поперек горла. Вот он и пытался этот шершавый ком протолкнуть водкой куда-нибудь поглубже в организм. Но ничего не выходило. Он понимал, что и хрен чего выйдет, понимал, что малодушничает, отказываясь взглянуть правде в глаза. Казалось, информации, для того чтобы сделать надлежащие выводы, у него накопилось предостаточно.

Ведь сразу после того, как отгремела фальшивая гроза демократической революции, он с беспощадной ясностью понял, что все это неспроста. Что за спинами ее картонных героев маячат коллеги. Иначе невозможно было объяснить какую-то прямо-таки олигофреническую беспомощность Комитета в роковые для страны, которую он должен был защищать, дни. Но как прикажете жить с таким пониманием человеку, который долгие годы был одним из руководителей этой могущественной и, что греха таить, зловещей организации? Он-то тогда сам кто? Тоже бессмысленная марионетка, исполнявшая, выходит, одну из самых пошлых ролей в спектакле с загадочным и зловещим сюжетом? Вот и пытался он, мобилизовав всю свою недюжинную разведческую волю и профессиональную сноровку, обмануть себя, погрузившись по самую макушку в текучесть банального бытия.

Но теперь, когда во главе страны встали его бывшие подчиненные, когда закончилось облыжное шельмование ершовых структур, а еврейские олигархи были кто в изгнании, кто на скамье подсудимых, а кто зачарованным кроликом ждал своей очереди лезть в пасть ухмыляющемуся удаву, казалось бы, живи да радуйся? Не тут-то было. Ведь как раз вот это вот все и подтверждало его самые поганые догадки. Даже, можно сказать, неопровержимо доказывало несмываемую вину организации, которой он отдал лучшие годы. Вину — в организации государственного переворота с целью изменения строя.

Генерал закурил и подошел к окну. Под ним оживленно переругивалось несколько ребят спортивно-бандитской внешности. Офис Шуршалина располагался в здании стадиона (подвернулась эта площадь в пору всеобщего развала, ну да он был непривередлив), и подобная публика здесь постоянно мельтешила. К нему на порог, конечно, даже в годы разгула самой кровавой беспредельности, никто из таковых показаться не смел. И это при том, что на вахте у входа не быки-спецназовцы маялись, а посиживали за столиком старички-ветераны. «Авторитет не пропьешь», — усмехнулся генерал и налил себе очередные сто граммов.

А вот коллеги относились к нему неоднозначно. Кто-то с восхищением и искренним подобострастием, а кто-то и совсем с неискренним. Скрывавшим глухую ненависть. Его ведь самого почитали предателем за то, что позволил в роковом 91-м утащить под улюлюканье пьяной толпы памятник Железному Феликсу с Лубянки. Тот же майор Казаков, тогда сопливый лейтенант, охраняя первый этаж легендарного здания, до пронзительной боли сжимал штатный «Макаров», ждал команды открыть огонь на поражение по осатанелой толпе. Но команды его, генерала Шуршалина, команды, не последовало. Поскольку понимал он, что и на площади не бунтари, и организаторы «путча» не заговорщики, что все это какой-то непостижимый дьявольский балаган.

А вот теперь генерал все постиг. Последним, недостававшим звеном стала информация о полигоне, активно обсуждавшаяся в зарубежной прессе. При всей своей фантастичной скандальности генералу она подсказала многое, добавившись в его коллекцию зловещих, загадочных фактов. На столе лежало несколько пухлых папок, хранивших подборку сведений, собранных за минувшие годы в самых разных местах — от пыльных архивов до раззолоченных кремлевских кабинетов. И все они беспощадно, хором кричали: «Берия жив!»

Тем временем в Ираке

Гигантский полубык-получеловек, суча копытами, взвился на дыбы и замер над головой Палача, потрясая чудовищной мелко-кудрявой бородой. Трое других, не обращая никакого внимания на открытый по ним огонь из автоматов, методично топтали спецназовцев. Федор помнил этих монстров. Картинка из школьного учебника истории: каменные изваяния — стражи ворот. Они не были фантазией скульптора, они были вполне реальными мутантами. Продукты зловещих магических операций издревле обитали в руинах фундамента Вавилонской башни.

Вовремя вспомнил Палач о загадочной фразе Архипа Гаврилыча. Святой Николай оказался тем самым одноглазым старцем, который накрыл собой амбразуру. Он и остановил в последний миг парнокопытного, огнедышащего монстра. Его светящийся силуэт неодолимой преградой замер прямо перед мордой ошалевшего чудовища. Из глаз бородатой скотины сыпались искры, изо рта летела кровавая пена — впервые за тысячи лет могучее порождение тьмы столкнулось с силой, неизмеримо превышающей его зверо-демонскую мощь.

Почуял присутствие кого-то страшного и сам Басаврюк, наславший на своих преследователей доисторических ликвидаторов. Тарас Опанасыч действительно, как прозорливо догадался Берия, прибыл сюда, дабы подзарядиться черной энергией, изрядно порастраченной им в период борьбы с Лаврентием Палычем. Однако санкции от высших иерархов тьмы он на свою поездку не получал. Но сейчас ощущал он не присутствие своего потустороннего куратора, который мог быть, конечно, разгневан его своеволием, а нестерпимого, слепящего, обжигающего его задубелую шкуру даже сквозь толщу циклопической кладки Света.