– С вами и вашим ребенком все будет хорошо, – уверенно сообщил мне бодрый, как всегда, мистер Пандья.

В то утро дежурил светловолосый и походивший на купидона молодой врач.

– Восходящая звезда нашего отделения, – восхищенно поделилась акушерка со мной и Филом.

Джайлс Кендалл чем-то занимался в палате и в это же время вежливо беседовал со мной, пока у меня не перехватывало дыхание от схваток. С каждым разом наш разговор стал прерываться все чаще и чаще. Я будто отключалась и вновь приходила в себя, каждые несколько минут выпадая из беседы с фразой: «Простите, кажется, еще одна схватка». Шла ровно 32-я неделя.

– Будь у вас обычная беременность, я бы не беспокоился, но, не стану врать, из-за водянки все пойдет по-другому, – честно признался доктор Кендалл.

Команда профессионалов стояла у моей койки, главная акушерка говорила мне, когда дышать (я еще не проходила курсы по подготовке к родам). Все походило на сказку, в которой Щелкунчик должен вытащить из меня крепкий орех. Схватив Фила за руку, я едва не сломала ему пальцы – настолько сильно их сжала. Для эпидуральной анестезии события разворачивались слишком быстро. Вместо нее мне дали парацетамол, который не подействовал, после чего сделали анестезию газом. Я едва успела сделать вдох, как мне пришлось тужиться. Кто-то сказал, что видит головку ребенка.

Через четыре часа после того, как отошли воды, у нас с Филом родился ребенок. Я знала, что обычно новорожденный кричит, но мы услышали лишь тишину. Врачи что-то делали с мальчиком, я уже не видела, что. Мы с мамой и Филом боялись пошевелиться. Мне так и не пришлось услышать первый крик моего сына, однако доктор Кендалл вскоре сообщил нам, что младенец дышит.

Команда врачей была спокойна и тиха, но, согласно записям, сделанным во время родов, Джоэл родился синим, «минимально дыша», с сердечным ритмом от 40 до 60 ударов в минуту (нормальный ритм новорожденного – от 130 до 150 ударов в минуту).

Ему сделали искусственную вентиляцию легких при помощи лицевой маски и дыхательного мешка. Доктор сжимал и разжимал мешок, подавая кислород до тех пор, пока цвет кожи и сердечный ритм мальчика не улучшились.

Но ничего из этого я не знала. На долю секунды мне на живот положили ребенка, которого я только что родила. Передо мной мелькнули каштановые волосы и яркие голубые глаза. Затем мой сын исчез вместе с врачами.

В отделении интенсивной терапии в дыхательные пути Джоэла ввели эндотрахеальную трубку, подававшую кислород из аппарата искусственной вентиляции легких. Мощный приток кислорода стабилизировал состояние. Малыш получил двойную дозу холодного, липкого сурфактанта, который обволок слизистую его дыхательных путей, чтобы он смог дышать.

Лежа в противоположной части здания, я понятия не имела, что происходит с моим ребенком. Во мне играл адреналин. Время от времени накатывало чувство невероятно странной живости. Роды прошли легко и быстро. «Как по учебнику», – сказала акушерка кому-то из своих студентов. В моей голове не осталось места для вопроса, куда унесли моего сына – мои мысли занимали только каштановые волосы и голубые глаза. И хотя я понимала, что мой мальчик мог быть очень болен, я разрешила себе лучиться радостью и гордостью, которые испытывает любая новоиспеченная мать. Когда отошла плацента, врач заметил небольшой разрыв и сообщил, что нужно его зашить, но я едва ли обратила на это внимание. Доктора постепенно расходились. Я приняла душ, съела тост и выпила кофе, все еще находясь в родильном зале. Приехал отец. Обычно такой стойкий, он, кажется, плакал.

Доктор Кендалл вернулся и сообщил, что стабилизировал состояние нашего сына при помощи аппарата искусственной вентиляции легких.

Нам с Филом показали две фотографии, которые сделали перед тем, как вставить трубку ребенку в горло; его сфотографировали, чтобы у нас перед глазами был обычный младенец, завернутый в пеленку, с маленькой шерстяной шапочкой на голове.

Я тогда удивилась: несмотря на все современные технологии, мы продолжали отдавать предпочтение пеленкам и шерстяным шапочкам. Джоэл выглядел потерянным, он лежал с открытыми глазами, застыв так, будто собирался заерзать или даже заплакать. Он казался пухленьким и розовощеким (что было иллюзией: цвета он был желтушного, а лицо и тело припухли от скопившейся вследствие водянки жидкости). Все, что у меня было от него, – эти фотографии.

Мы направились в родильное отделение, ожидая услышать еще какие-то новости. Я чувствовала себя превосходно, я была полна жизни, и будто пребывала во сне. Ребенок пока не был для меня отдельной личностью: я еще не познакомилась с ним, видела его одним глазком, не могла пересчитать пальчики на его руках и ногах, посмотреть ему в глаза или дотронуться.

Если бы в тот вечер я знала, что мне можно навещать своего малыша в любое время дня и ночи, я бы так и делала. Но тогда я подумала, что мне нельзя приходить когда вздумается. Я с трудом понимала, что нас с ним разделяет всего один этаж.

Тем же вечером, когда Фил с родителями отправились домой, акушерка сообщила, что у меня немного поднялась температура.

– Если вам захочется спуститься в отделение к сыну, вы можете это сделать, но, вероятно, вы подхватили инфекцию, поэтому стоит подождать.

После этих слов я забеспокоилась. Я чувствовала себя прекрасно, но сама мысль о том, что я могу заразить ребенка, приводила меня в ужас. Я боялась спускаться к нему. Поэтому осталась в постели и долго размышляла, как мне узнать, достаточно ли я здорова для визита завтра.

Недалеко от моей кровати стояла двойная колыбель для близнецов одной из матерей. Я положила фотографии Джоэла в подготовленную для него пустую кроватку и постаралась не чувствовать себя ошибкой природы. Посреди ночи я проснулась от того, что меня трясло от холода; я вышла в коридор, наполненный криками недавно родившихся младенцев. Когда я попросила акушерку дать мне еще одно одеяло, та сказала, что они закончились.

* * *

С того момента, как врачи спасли жизнь Джоэла, минуло шесть лет. Я вернулась в отделение новорожденных больницы при Университетском колледже, когда собирала материал для книги. Как и в отделении фетальной медицины, сперва я не хотела проходить внутрь. Но желание посмотреть на происходящее глазами врачей и медсестер пересилило. Женщины, лежащие в отделении реанимации и интенсивной терапии новорожденных (ОРИТН), редко видят процесс реанимации детей. Обычно такое происходит сразу после рождения, когда у матери даже не отошла плацента. А если реанимация требуется, когда ребенок находится в палате,