– Ты же не по правде хочешь стырить эту палку? – спрашивает Гай, который рыщет неподалеку в поисках теннисного мяча.

– Нет! Конечно, нет.

– Ладно, пора домой. Ветрище какой!

– Я только сбегаю… сбегаю за кардиганом, – говорит Марина и взлетает по лестнице в комнату, чтобы спрятать наворованное в косметичку. Такого, как в доме, запаха она не слышала никогда в жизни. Здесь есть потайные ниши, пыльные лестничные площадки, буфеты, столы, плинтусы со слоем старой краски, до того толстым, что сколы образуют углы, – миллион укромных местечек, которые ребенок мог бы облюбовать для игр. Марина ненавидит этого ребенка. На его месте должна была оказаться она.

Ее комната – лучшая (или худшая) из всех: прохладное бледное гнездо из наутюженных белых простыней и скромных обоев в цветочек. Здесь есть серебряный гребень с монограммой, пустые книжные полки, туалетный столик с крошечными ящичками – тоже пустыми, не считая крюка для картины и пары фишек для игры в блошки. Легкие просят воздуха, и Марина думает: «Распахну окно, проветрю».

На свою беду, она вечно забывает об одном недостатке: ее тело никогда не знает, что с ним творится. Интересно, если бы занавеску отдернул кто-то другой, хватило бы ему времени понять, что безделушка на подоконнике – зеленая фарфоровая птичка для колки орехов, – которую Марина в любом другом доме (но не здесь, нет!) сочла бы чудовищной, может слететь на пол? Марине времени не хватает, или она не верит, что такое возможно, и птичка, спорхнув с подоконника на батарею, разбивается.

Нужно бежать – сейчас же, до ужина! Она возьмет с собой все девять, нет, двенадцать осколков и склеит их в Лондоне. Можно будет написать письмо в поезде. Или лучше признаться во всем, чтобы ее с позором изгнали? Нерешительность сменяется паникой. Марина уже начинает собирать вещи, как вдруг дверь в спальню открывается.

Лора на кухне, держит над мусорным ведром Петерово письмо. Руки дрожат. Она всегда была такой нерешительной? Трудно вспомнить; память, кажется, тоже сдает. Лора чувствует себя невероятно старой – ей бы сейчас отдыхать где-нибудь в санатории, вместо того чтобы разбираться с бывшим, а теперь нынешним мужем. Мысли о нем изматывают. Разве не лучше будет для всех, думает Лора, если она притворится, что никакого письма не было?

Это всего лишь Гай.

– Привет, – говорит он.

Марина отважно его целует, отвлекая от косметички. Как ни странно, Гай не воняет дезодорантом, лосьоном после бритья, «Клерасилом» и средством против грибка – от мальчика из Кум-Эбби субботним вечером такого никак не ждешь. Он, пожалуй, почти привлекательный, правда?

– Я… – говорит Марина. – Вообще-то…

– Ты не переоделась к ужину?

– А нужно было? – Она только сейчас замечает на Гае наутюженные слаксы и светло-голубую рубашку. – Правда? О боже! Подожди, я мигом. Или, – нервно добавляет она, – может быть, мне лучше уехать…

– Не тупи. И переодеваться некогда. Ужин должен начаться вовремя.

Слезы закипают в горле и рвутся вверх. Опротивевшая себе Марина спускается за Гаем по лестнице. Ладонь липнет к перилам. Что, если кто-то придет проветрить ее постель, как делают в «Татлере», и найдет разбитый фарфор в косметичке? И как она не подумала, что к ужину надо переодеться? Да, невоспитанность не спрячешь.

Миссис Вайни, которую Гай, когда они поднимались по лестнице, назвал «почтенной Нэнси», ждет их внизу. Рядом с ней – Люси, держит за ошейник большого черного пса. Маринино сердце подскакивает от ужаса.

– Милые мои, – говорит миссис Вайни, которая в широких черных шароварах и темно-розовой блузке похожа на Кэтрин Хепберн, – вы чудесно выглядите. Марина, какие хорошенькие сапожки!

– Она забыла переодеться, – невежливо сообщает Гай.

– А ты не подумал? – спрашивает его сестра в светло-сером сарафане, выставляющем напоказ ее грудину, ключицы и лопатки; хорошо, что Рози здесь нет; Люси, подозревает Марина, не носит лифчик. – Понятно ведь, что не каждый… Гайчик, олух, нужно было предупредить ее о наших странных обычаях.

– Нужно было, – соглашается их красавица-мать. – Но это совсем не важно. Мы и сами те еще неряхи.

– Я могу тебе что-нибудь одолжить, – говорит Люси, и Марина, как ни всматривается, не видит ухмылки.

– Ты в два раза ее выше, – возражает Гай, – и в два раза тоньше.

– Гай, будь умницей, возьми Беккета, – говорит его мать.

– Нет, правда, – отвечает Марина, – мне кажется…

– Ерунда, – отрезает Люси. – Эвелин только что починила юбку Эмстер, можешь ее надеть.

Марина, сбитая с толку, позволяет взять себя за руку и увести в другой коридор, откуда они, пройдя сквозь вереницу дверей, попадают в темную комнатушку со швейной машинкой и кипами белья, приготовленного для стирки.

– Держи, – говорит Люси, протягивая ярко-бирюзовую мини-юбку, нечто среднее между твидом и фетром. – Идеально. – И она садится на высокий стул в ожидании примерки.

Марина мямлит что-то в ответ. Ее щеки горят, подмышки и подколенные ямки вспотели. Она думает: «Я не могу».

– Лучше поторопись, – говорит Люси Вайни. – Я слышала звонок.

Что бы ни значили эти слова, они приводят Марину в чувство. Она натягивает свитер до бедер и дрожащими пальцами принимается расшнуровывать сапожки, всё спрашивая – и не зная, как остановиться, – о людях из Кум-Эбби, с которыми Вайни могут быть знакомы. Ей не хватает духу встретиться с Люси взглядом. Веснушчатые бедра и синие хлопчатобумажные панталоны «Маленькая принцесса», которые Рози называет «хорошими школьными штанишками» (ах, почему она не надела пояс от «Берли»!), ярко сверкают под свисающей с потолка лампочкой. Марина думает: я хочу застрелиться. Тараторя все быстрей и быстрей, она наконец заставляет себя стянуть джинсы и берется за юбку, силясь распутать все застежки, крючочки и кнопки, а потом, зажмурившись, натягивает ее на бедра. Юбка впивается в зад. Нет, не застегнется.

– Черт, опять мыши?! – Сестра Гая поддевает ногой корзину для белья, и Марина упускает возможность глубоко вдохнуть и до конца застегнуть «молнию». Швы опасно натягиваются.

– Идем, – нетерпеливо говорит Люси. – Вы с Эмстер, конечно, разной комплекции, но она хотя бы крупнее меня. – Она одаривает Марину улыбкой пополам с недовольной гримасой. – Сестра не будет против.

– Мне, мне нужны колготки, – шепчет Марина. – Прости.

– И так хорошо. – Люси спрыгивает со стула. Она обута в странные, будто поломанные балетные туфли, от которых Рози пришла бы в ужас. Ноги у нее такие же длинные и костлявые, как руки. – Я их никогда не ношу.

– Пожалуйста…

Сестра Гая вздыхает.

– Жди меня здесь. – Она выходит из комнаты, оставив дверь нараспашку, и возвращается, помахивая в воздухе парой коричневых колготок, мокрых и длинных – длиннее, чем Маринины ноги. – Только что постираны.