– Какой ослаб! Возы груженые переворачивает. Намедни вон вола на дуб зашвырнул, так еле стащил.

– Ну, вот и славно. Стало быть, други, подмога вам будет. Ну что, Илюшенька, пойдешь в передовой полк?

Молодой Муромец широко улыбнулся, словно получив долгожданный подарок:

– Ну дык, за честь почту, батюшка.

– И тварюку с собой бери. Только приладь ее получше, чтоб наших не посшибала…

* * *

В лагерь мы возвращались втроем. Лис, без умолку засыпавший нового сотоварища уверениями в том, как много слышал о нем лестного, вогнал молодого Муромца в такое смущение, что тот лишь бормотал, потупясь:

– Да ну, то батьковы дела… А то дедовы… А я-то?

Из клетки, прилаженной за спиной богатыря, время от времени слышалось не то ворчание, не то злобное подвывание.

– Цыть, погань несытая! – рявкал Илюшенька, хлопая ладонью по скрытой ковром клетке. – По мордам захотел?

Мы с Лисом переглядывались, недоумевая, чем вызвано столь нелюбезное отношение к загадочной зверушке.

Костры нашего лагеря были уже совсем близко, когда зоркий Лис, приложив козырьком ладонь к глазам, бросил удивленно:

– Шо-то я не понял. Князь к нам какой-то в гости пожаловал или шо?

Я всмотрелся в ночную тьму и также увидел то, что вызвало недоумение моего друга. Недалеко от одного из наших костров на превосходном белом аргамаке восседал витязь в драгоценном цареградском доспехе, в алом с золотой каймой плаще и шлеме с золоченой личиной. По мере приближения мы имели возможность убедиться, что все остальные предметы убранства как всадника, так и его коня были под стать ранее увиденному.

– Это ж кого к нам занесло-то? – поинтересовался Лис у лучника, замаскировавшегося средь каменной осыпи у одной из скал-великанов. Тот, не смыкающий глаз в карауле, ткнул пальцем в витязя:

– Этот-то? Это Эрхард из Вагры. Только что из дозора вернулся, говорит, на берегу нашел. Да и остальные подтверждают.

– Странное дело. – Лис удивленно смерил взглядом счастливца, гарцевавшего на белоснежном жеребце. – Шо это еще за подарок фронту?

– Может, утоп кто, раз на берегу-то валялось? – предположил Илья.

– Может, и утоп, – медленно проговорил Лис. – Да только среди княжьих коней и доспехов я что-то такого не помню. А эдакого богатства, шо шила в мешке не утаишь.

Мы подъехали поближе к костру, и псевдокнязь, увидевший приближавшихся отцов-командиров, радостно поспешил к нам похвалиться своей необычной находкой. Я уже собрался выслушать рассказ удачливого Эрхарда, когда внимание мое привлекли всхлипы и стенания, раздававшиеся где-то рядом. Но стоило мне открыть рот, чтоб скомандовать невесть откуда взявшемуся нытику предстать пред мои очи, стоило удобнее перехватить плеть, чтоб высушить его слезы, как вдруг увидел нечто, весьма хлипкими узами связанное с представлениями о роде человеческом. Скрюченный в три погибели мужичонка, грязный и смердящий на все лады, с волосами длинными, нечесаными, свалявшимися в колтуны, брел через наш лагерь, низко склоня голову и рыдая безутешно.

– Юродивый какой-то прибился, – заметив мое удивление, пояснил один из генуэзцев. – Гоним его, гоним – не уходит.

Существо, которое язык не поворачивался назвать человеком, хромая сразу на обе ноги, подбрело к костру, и тот внезапно вспыхнул, зашипел и потух.

– Дьявол его поймешь, что такое! – выругался генуэзец. – Вот, весь вечер так: то горит, то гаснет. Дрова здесь, что ли, какие-то не такие?

– Черт! – услышал я неожиданный вскрик одного из воинов, попытавшегося вновь раздуть пламя. – Искра в глаз попала!

– Эй, ты кто? – заметивший приблудившегося юродивого Лис преградил ему дорогу.

Мужичонка вжал голову в плечи, словно ожидая удара, и опасливо поднял на моего друга глаза, вернее – один глаз, поскольку второй был закрыт уродливым бельмом. Лис отпрянул так, словно перед ним был не убогий калека, а уж как минимум трехглавый Змей Горыныч собственной персоной. Впрочем, в подобных случаях Лис проявлял куда как большее самообладание.

– Это … – Тут Венедин ввернул слово, которое, насколько мне удалось узнать русский сленг, напрямую было связано с деторождением, вернее, с его женской составляющей.

– Что? – Я непонимающе воззрился на своего друга, ожидая, пока система «Мастерлинг» выдаст мне точную смысловую версию данного выражения.

– Что-что, пес о пяти ногах! Это ж Лихо Одноглазое, Горе-злосчастье. За кем оно увяжется, тот с бедою породнится. Да уж и вокруг всем достанется на орехи. – Лис тряхнул головой, словно отгоняя морок, и заорал что было сил: – Вали Эрхарда! Раздевай! Кто себе что оставит, тому руки отрублю!

Услышавший команду дружинник мгновенно обнажил драгоценный харлужный меч и, сверкнув безумным взглядом из-под личины, прорычал:

– Всех раскрошу! Не дамся!

Он, может, и исполнил бы свою угрозу. Даже генуэзские щитоносцы, привыкшие к атакам тяжелой кавалерии, отчего-то вдруг попятились от него, словно и не человек перед ними был вовсе, а идолище поганое. Да не суждено было ему. Врезался в грудь Эрхарда пудовый пернач, висевший дотоле у седла Ильи Муромца, и слетел витязь наземь, точно куль с песком, безмолвно да бездыханно.

– Раздевай! – командовал Лис. – Коня лови! Вяжи юродивого!

Последнее было тяжелее всего. Невзирая на хромоту, немощь и согбенную спину, Лихо Одноглазое прыгало из стороны в сторону, гася костры, переворачивая котлы, топча навощенные древки стрел, сметая на своем пути все, подобно ветру пустынь самуму. Бог весть сколько бы еще носилось Горе-злосчастье по нашему лагерю, когда б не уткнулось вдруг в круп коня-великана Ильи Муромца. И в тот же миг обмякло оно, осело, превращаясь вдруг в несчастного калеку, слезливого юродивого.

– Обрядите-ка нечисть в ее обноски, посадите на козла ее драного да гоните в степь! – командовал Илья Муромец. – Будет от нас Орде подарочек. Да радуйтесь, друга мои, что малой бедой отделались.

Он был прав, нам оставалось только радоваться да приводить в порядок пострадавший от нашествия бивуак. Слушая, как ругается на чем свет стоит Лис, я смотрел на скрывающегося в степи белого аргамака, несущего на спине обряженного в златые доспехи плюгавого мужичонку со страшным именем Лихо Одноглазое, Горе-злосчастье. И чудилось, что мчит конь-огонь вольным ветром, стрелою оперенной, да только скачет притом и впрямь по-козлиному. Хотя чего ни привидится в такой час…

* * *

Остаток ночи был заполнен бурной деятельностью. Казалось, люди, проведшие на марше столько дней, передохнув всего несколько часов, были вновь бодры и готовы броситься в бой очертя голову. Особая людская порода, сплотившая всех здесь присутствующих в. едином строю, заставляла их, как само собой разумеющееся, стремиться превзойти друг друга в отваге и стойкости, невзирая на усталость, боль и тому подобные «досадные мелочи». Куда до этой армии было всем прочим, пришедшим ей на смену, состоящим из разного сброда, согнанного под знамена нуждой и палкой и обряженного в военные мундиры! Быть может, и был прав хитроумный Талейран, бросая историческое: «Война – слишком серьезное дело, чтобы доверять ее военным». Но когда за дело берутся штатские, внезапно выясняется, что честь и доблесть не окупают себя.