Я понял: инновации – это всегда подъем в гору, но редко на этом пути встречается столько препятствий, сколько возникло сейчас. У нас не было ни денег, ни инженеров, ни поддержки со стороны сообщества физиков, кабинета министров или военного руководства, не говоря уже про оппозицию. «Что будем делать?» – спросил меня Бен-Гурион поздно вечером, когда мы сидели в его кабинете. Вопрос был не праздный. На тот момент мы располагали только обещанием французов о поддержке – у нас было только это и мы сами.

Мне часто напоминали о том, насколько неординарными стали наши отношения с Бен-Гурионом, – редко премьер-министр оказывал столь большое доверие молодому человеку, да еще и новичку в политике. Снова и снова он шел на риск, поручая мне важные и трудные проекты. И хотя разумным ответом на его вопрос было бы признать поражение, я решил, что должен найти другой путь. Я был готов честно и добросовестно смириться с неудачей, но лишь полностью убедившись, что мои усилия соответствовали оказанному мне доверию, что я исчерпал все возможности. А в этом случае доверие было настолько велико, что вместо того, чтобы сдаться, я предложил альтернативный план.

Этот план основывался на моем опыте работы с Алем Швиммером. Я заявил, что недостаток государственных средств может быть восполнен за счет частных. И, если привлекать нужных людей, мы сможем собрать команду израильских инженеров, которые будут сотрудничать с французскими коллегами.

– Если нам не удастся найти деньги и сформировать команду, мы признаем поражение, – сказал я. – А до тех пор, думаю, глупо не попытаться хоть что-то сделать.

Бен-Гурион согласился.

– Ступай, – сказал он, – займись этим.

Мы взялись за телефоны и провели крайне эмоциональные, очень личные (и абсолютно конфиденциальные) переговоры с некоторыми из самых надежных спонсоров Израиля по всему миру. За короткий срок мы собрали достаточно денег, чтобы покрыть половину стоимости реактора, – более чем достаточно, чтобы начать собирать команду.

Нам повезло одним из первых привлечь к проекту Исраэля Достровского[92]. Заслуженный израильский ученый, он разработал процесс производства тяжелой воды[93] и несколькими годами ранее продал эту технологию французам. Но даже он не мог соперничать с блестящим Эрнстом Давидом Бергманом[94], которого я также пригласил присоединиться к проекту. В 1934 г., как гласит легенда, Хаим Вейцман обратился к Альберту Эйнштейну за рекомендацией: кто из ученых мог бы возглавить недавно созданный институт в окрестностях Тель-Авива. Эйнштейн назвал только одно имя – Эрнст Бергман, который заслужил его полное доверие. Будучи одним из немногих израильских физиков, поддерживающих наши усилия, он быстро завоевал и мое доверие.

С Бергманом и Достровским мы могли рассчитывать на научный прорыв. Но еще больше мы нуждались в менеджере проекта, которому могли бы доверить столь сложную и деликатную задачу. Нам нужен был педантичный человек, упрямец, не терпящий компромиссов, особенно опасных в этой области. Человек гибкий и готовый взяться за проект, для которого у него наверняка не будет достаточно опыта. Эти требования противоречили друг другу, и вскоре мой список кандидатов сократился до одного претендента.

Манес Пратт[95] был заслуженным ученым с обширным опытом практической работы и широчайшим международным признанием. Мы познакомились во времена Войны за независимость, когда вместе спешно создавали Армию обороны Израиля. Он был последователен, настойчив и конкретен, безупречность для него была не абстракцией, а минимальным исходным требованием. Он быстро оценивал ситуацию, мгновенно принимал решения и требовал от окружающих той же безжалостной дисциплины, которой следовал сам.

Когда я раскрыл ему суть дела и объяснил, какую роль уготовил ему в проекте, он посмотрел так, словно хотел меня ударить. Он ушам своим не верил.

– Ты с ума сошел? – резко спросил он. – Я не имею ни малейшего представления, как построить реактор. Я не знаю, как он выглядит; я даже толком не знаю, что это такое! С чего ты решил, что я возьму на себя этот проект?

– Манес, послушай, я знаю, ты пока еще не разбираешься в этом. Но если в этой стране и есть человек, который может стать экспертом через три месяца, то это, несомненно, ты.

Его волнение отступало.

– И что именно это значит?

Я предложил на три месяца направить его во Францию изучать ядерные реакторы – к специалистам, которые помогут построить наш собственный. Я обещал, что если он по возвращении в Израиль все еще будет сомневаться в собственных компетенциях, то просто вернется к своим исследованиям. Пратт в итоге согласился, удостоверившись, что не связан заранее никакими обязательствами. Никто не удивился, когда, вернувшись из Франции, он стал лучшим экспертом по ядерным технологиям в стране.

Найдя руководителя, я приступил к формированию остальной команды. Я знал, что физики старшего поколения выступили категорически против наших планов, но подозревал, что среди студентов и молодых специалистов мы найдем тех, кто хотел бы участвовать в столь амбициозном проекте. Получив отказ в Институте Вейцмана, я обратился в Израильский технологический институт в Хайфе, известный как Технион[96]. Там я нашел группу ученых и инженеров, которые были готовы вместе с нами совершить прорыв. Как и Пратта, я собирался отправить этих новобранцев во Францию на обучение.