Санта-Фе — столица штата Нью-Мексико. В сочельник, в восемь вечера, Хасана с женой повезут на прием в особняке губернатора — пятнадцать кварталов от Плазы. Там перед многочисленными телекамерами он произнесет вдохновенную речь о своих стремлениях на Ближнем Востоке.

Хасан, хоть и мусульманин, избрал именно сочельник для того, чтобы призвать к взаимопониманию и терпимости. Его небывалое красноречие воплотится в рассказе о ребенке мира — да, это его сын, но он символизирует всех детей Палестины. Хасан поведает человечеству, что увозит своего первенца обратно на Ближний Восток — в знак надежды на будущее всех детей региона. Он будет доказывать, что, если народ двух стран действительно любит своих детей, люди добьются прочного перемирия.

Но видишь ли, Петр, Хасан совершенно не учитывает, что в отличие от преданных телохранителей няня подкуплена противниками — теми самыми, которые ни на йоту в перемирии не заинтересованы. Их цель — остаться в кровавом бизнесе подольше, поскольку деньги там крутятся баснословные, ни тебе, ни мне воображения не хватит представить.

Завтра вечером в восемь ноль пять няня отомкнет замки на двух дверях апартаментов. К косяку каждой двери она приклеит полоску липкой ленты, чтобы язычки замков не смогли войти в пазы. Пока Хасан с женой будут на приеме у губернатора, мы войдем в номер, застрелим охрану и схватим ребенка.

* * *

Каган подтянулся и встал, ухватившись за край кухонного стола.

— Коул, давай я тебя сменю.

Он отпил еще смеси, приготовленной Мередит, ощущая во рту солено-сладкий привкус. Уже почти остывшая жидкость заструилась по пищеводу. На этот раз желудок принял питье безропотно, не сжимаясь в приступе тошноты.

«Только дай мне сил продержаться», — просил он, сам не понимая, к кому обращает просьбу.

Через темную гостиную Каган подобрался к стоящему напротив окна кожаному креслу. Оттуда выскользнула тоненькая фигурка Коула; Каган, скрипнув кожаными подушками, опустился на его место. Пистолет он уложил на колени и, чувствуя его надежную тяжесть, уставился в темноту за окном.

Немного света давала гирлянда над венком на входной двери. За двумя голыми деревьями едва виднелась койотовая изгородь, ее вертикальные кедровые сучья чернели на фоне снега, однако улица позади почти не просматривалась. Пейзаж как будто сошел с экрана телевизора в комнате Коула, где Бинг Кросби пел «Белое Рождество» — пушистый снег, романтика… если бы не таящаяся в ночной тьме опасность.

Каган вдруг осознал, что мальчик никуда не ушел, так и стоит рядом с креслом. «Испугался пистолета и не может пошевелиться от страха?»

— Мне надо… — стыдливо пролепетал Коул. — Можно, я схожу…

У Кагана отлегло от сердца — значит, это не паника при виде пистолета.

— Лучше в тот туалет, который рядом с постирочной. В коридоре везде ловушки, до других ванных будет сложнее добраться. — Каган сам не помнил, когда в последний раз облегчал мочевой пузырь. Но в туалет не хотелось, и это его беспокоило: получается, обезвоживание от потери крови сильнее, чем он думал. — Потом возвращайся сюда, ладно?

— Смеетесь? Неужели я там один останусь? Ни за что!

— И бейсбольную биту свою прихвати. Держи при себе. — В левом углу Каган приметил тумбу под широкоэкранным телевизором. Вот, значит, где Коул собрался прятаться. — А еще не забывай мысленно репетировать, как заползаешь за эту тумбу и сидишь там тише мыши, если что.

— Может, не придется, — протянул Коул.

— Я тоже надеюсь. Пока все вроде складывается в нашу пользу. Однако, как я уже говорил, шпион не должен полагаться на авось.

— Наверное…

— Наверное что?

— Я, кажется, не хочу быть шпионом, — решился Коул.

— Мне вот сейчас тоже не слишком хочется им быть. — Каган прислушался к удаляющимся по кирпичному полу в сторону кухни неровным шагам мальчика. — Мередит?

— Да? — раздался из-за арки ее негромкий голос.

— Принесите, пожалуйста, малыша сюда и сядьте на пол рядом с ним. Готовьтесь, если услышите, как кто-то ломится в дом, хватать корзину и укрываться в постирочной.

— Если… Может, ничего и не будет.

— Может. Не исключено, что нас ждет обычный тихий сочельник.

Каган все это время не отрывал взгляда от окна, сосредоточенно всматриваясь в изгородь и улицу за ней.

А еще он думал о преследователе, о человеке, с которым поддерживал до этого дня видимость дружбы.

«Ну как, Андрей, удалось мне тебя провести? Прочесываешь окрестности Каньон-роуд? Что будешь делать, когда не найдешь? Вернешься сюда и посмотришь повнимательнее?

Я был частым гостем в твоем доме. Сидел за столом с твоей женой и дочками. Ты меня приглашал праздновать день рождения жены. Как-то даже назвал братом — под градусом, правда, ну да ладно. Даже пушки у нас одинаковые: десятимиллиметровые „глоки“ из той партии, которую мы по наводке Пахана забирали у торговца в Мэриленде. Опробовали там же, на стенде у этого торговца, — по количеству пробитых голов на мишенях счет все время выходил равный.

Ясно, что ты мне никогда не простишь измены и предательства. Будешь искать, пока не отыщешь. Не сегодня, так завтра или позже, но найдешь. Никаких сомнений».

Каган вспоминал задания, выполненные на пару с Андреем. В новом приступе самобичевания вызывал в памяти зверства, которые творил над несчастными людьми, чтобы завоевать расположение Андрея. Однако спас он гораздо больше — благодаря выведанным тайным планам и раскрытым замыслам по контрабанде террористического оружия — гранатометов, пластита, возбудителей инфекций…

И все равно в ушах звучал эхом стук падающих на пол зубов, вырванных у владельца ресторана, а перед глазами стояли сожженные дома и избитые для демонстрации серьезности своих намерений Пахану и Андрею женщины.

«Мередит с Коулом такие же невинные жертвы, как те, которых я спасал, срывая планы мафии. Они в беде из-за меня. Если с ними что-то случится…»

Раздумья Кагана прервал звук спускаемой в туалете воды. В глухой тишине поток обрушился слишком уж громко. Затем раздалось шарканье Коула, возвращающегося в гостиную, — мальчик устроился на полу рядом с выключенной елкой. Царапнула по кирпичам бейсбольная бита.

— Любишь играть в бейсбол?

— Не могу, у меня же нога.

— Тогда зачем тебе бита?

— Папа на день рождения подарил. Надеялся, я вырасту и приспособлюсь как-то, даже с ногой. А я потом и пробовать перестал. Хотя люблю представлять, как отбиваю мяч.

Раздался новый скрип — это Мередит тащила плетеную корзину, чтобы усесться рядом на полу. Каган услышал, как хозяйка приваливается спиной к стене. Малыш коротко захныкал, но тут же умолк.

«Молодец, — похвалил его мысленно Каган. — Не плачь, пожалуйста!»