Лунатиков, Ласточкин, Рулев – всего 21 подпись.

* * *

Когда моя командировка окончилась, начальство пригласило меня на уху (что на уху вы приняли приглашение, мы так оценили, так оценили, вы даже представить не можете).

Весь вечер начальник лагеря майор Манухин был угрюм. Встретился со мной взглядом и, словно услышав вопрос, сказал:

– Я такой мрачный потому, что предчувствую: будет неладное. Вот знаю, готовится что-то, замышляется. Меня интуиция никогда не обманывает.

Наутро подполковник Шимкевич, сильно возлюбивший меня потому, что я его землячка (родилась в Орше), сказал:

– Эти уголовники народ такой… как бы вам сказать… не члены профсоюза, одним словом. А тот, что устраивает побег – это отпетый, пропащий. Я говорю: ну, куда бежишь? Зачем бежишь? Далеко ли уйдешь? А он отвечает: «День – да мой!»

Вот он как рассуждает. Вырвется на волю и считает: всё мое. Вот человек идет – хочу убью, хочу зарежу – его жизнь моя, и одежка моя, и сапоги то же самое. Не пожалеет, убьет. Потом разденет, разует… Эх, что говорить, одно слово: отпетый. А еще раздобудет у вольных горошину из конопли и всякой такой дурманящей всячины – анаша называется. Один покурит – и давай рыдать, цельный день плачет, заливается. А другой – вот веселится, хохочет. А третий – глядит, на дороге спичка, а он перешагивает через нее, как будто она не спичка, а бревно. Одно слово: наркотик. Такое с людьми делается, даже вам не описать. А вот тот, что нынешней ночью подорвал, так я думаю, что он по той причине, что проигрался. И ему сказали: беги, а то убьем. На побег играл, понятно? А карты что делают, это неописуемо. Один старик ночью пришел, стучит, плачет. Что с тобой? Я, говорит, зубы проиграл. Да, было у него шесть золотых зубов, а он их, прошу прощения, проиграл и вот боится идти в барак, а другой проиграется, от злости руку себе прокусит, а иной от злости как трахнется с верхней нары на пол, в кровь разобьется. А играть не перестает. Нипочем. Ну, что вам тут рассказывать? Одно слово: карты!

Вот поглядите на того человека – он вольный, видите, всё озирается, озирается, чего-то боится, да? У него затмение ума. Был здоровый, хороший. Кончил Лесотехнический институт, работал с заключенными. И вот один заключенный его напугал, схватил за горло. Ведь им, заключенным, что муху убить, что человека – всё одно. И вот он теперь навек больной, напуганный, всего страшится. Ну, что говорить? Одно слово: паразиты! А еще лучше: сволочи!

* * *

Начальство поминает политических добрым словом – с ними не было хлопот, с ними легче было выполнять план. Один майор (он твердо усвоил мое отчество и никак не мог запомнить имя) произнес о прежнем населении лагеря целую речь:

– Поверите ли, Фаина Абрамовна, такой культурный народ, такой вежливый. Нет чтобы схамить или там выругаться. И не устраивали никаких хаотичных безобразий. С ними куда легче было работать, которые по 58-й статье осу́ждены.

– Теперь их у вас нет?

– Нет, Антонина Абрамовна. Выпустили. Конечно, некоторые, может, и зря сидели. За разговор, например. Конечно, разговоры тоже поощрять не надо, и острастка, безусловно, нужна. Но не десять же лет давать за разговор, верно я говорю, Серафима Абрамовна?

Помолчав, мечтательно добавляет:

– 58-я – она трудолюбивая… (Умолкает.) 58-я – она вежливая… (Мечтательно умолкает.) 58-я – она не грубит, нет, это я вам верно говорю, Анфиса Абрамовна!

Теперь ты поняла, как у нас?[21]

Белоруссия, сентябрь 1960 года

Заседание исполкома в деревне Масоны

Председатель: Исполком считаю открытым. Слово даю Степаненко, бригадиру полеводческой бригады. Он нам расскажет о ходе уборки картофеля и поднятия зяби. Давай, Степаненко.

Степаненко: Ну, что сказать? Дела наши поганые. Все государственные сроки прошли. Трактор день проработает, три стоит. Картоплю посеяно 21 га, выкопано 10. Пока, конечно, колхозник свое не выкопал, на общее поле не пошел. Несознательность! Теперь, конечно, свое выкопали и каждый день по 30 человек на поле, на уборке картопли. Есть такие женщины – Вильбой, Бриль, – что выкапывают по 600–700 килограмм. А есть, конечно, такие женщины, которые тормозят. Ну, конечно, трошки школа помогла, но мало.

Председатель сельсовета: Предупреждаю последний раз: семячек нельзя. У кого назрел вопрос?

– Есть хоть один справный плуг?

– Все три плохи.

– Почему тракторы стоят?

– Запасных частей нет. Гоняем по всей Белоруссии, на Украину заглядывали, нет шестеренки – хочь плачь, хочь помирай.

Встает сивый старичок по фамилии Давыденков:

– Погано работаете! Уже не первый раз слышу: части нас угробляют. Сегодня в Белоруссии нет частей – так что ли? Шестеренку достать – целое дело! А ты езжай в Чернигов! Из-под земли достань! С неба бери! Нэма частей? Не хочу того слушать. Нэма частей? Безобразие! А только бригадир сам не зробит! Надо помогать! Дело погано, и стыдно нам. Усе.

Боянок, бригадир тракторной бригады:

– Вот ты не веришь, что нет в Белоруссии запасных частей. А я тебе гово́рю: за три года не удовлетворили ни одной моей заявки – понимаешь, ни одной! Этому винту – пять рублей цена, а я за него сто заплачу, триста заплачу, у меня трактор пойдет, – а винта нет, понимаешь, нет? Ни в райбазе, ни в области.

Еще ты нас срамишь, что мы бригадиру не помогаем. Так в это ж надо вдуматься: для него люди – кто? Для него люди – серая скотина. Пускай выполняют, а на остальное ему наплевать. Для него колхозник – крепостной. Он на людей плюе, он людей нисколько не жалее. До меня ему рукой не достать, я – тракторист, и я сам на него плевать хотел, но я вижу, как он до людей. К нему приходят попросить, а он, как глухой, – не слышит. Я тебе сколь хочешь примеров приведу!

Панченко, молодой колхозник:

– Я не тракторист, я пастух, но и я могу пример привести. Да, я должен копать картошку. Но когда моя жинка пришла до бригадира попросить лошадь, привезти дрова, он ей сказал: «Сама здоровая как лошадь, вози сама».

Чи шо я – дачник? Чи курортник? Нет, я робить не отказуваюсь, но пускай будет справедливость. Вот и Омельченко Антону надо было хлев покрыть, он к бригадиру, а бригадир его… к такой-то матери. А вы слухайте, и не надо насмешки делать. Зачем к матери посылать, если к тебе твой брат колхозник подошел дело попросить? Зачем ты некультурно поступаешь и посылаешь к… такой-то матери? Ну, и на этом я кончу! (Гордо.) Смейтися!

Колхозник Кравченко: Я тоже приведу пример. Про Василенка. Кто про него худо скажет? Никто! У него жинка дояркой, дите малое, хлопчик Петро. Сломал он ножку. На медицине гово́рят: сейчас же к хирургу. Василенко к бригадиру – дай, мол, коня, – а бригадир и бровью не повел. Василенко хороший колхозник, и Василенко хлопчика своего на плечах 15 километров тащил. Это как? Надо делать так, чтобы было добре! А не добре – не надо! Ты, Степаненко, в сторону не гляди! Ты слухай!