Прочитав письмо, Мария показала его отцу.

– Хорошая новость, правда? – заметил тот. – И все это благодаря афинянам. Кто бы мог подумать, что эти люди, больше похожие на бродяг, так сильно изменят жизнь на Спиналонге?

В начале зимы, еще до того как задули пронизывающие декабрьские ветры, в дома на острове пришло тепло, а после наступления темноты желающие теперь могли читать при тусклом свете электрической лампы.

Когда начался рождественский пост, Гиоргис и Элени пришлось решать, что делать с Рождеством. Это было первое Рождество за пятнадцать лет, которое они должны были провести порознь. Этот праздник был менее важен, чем Пасха, но в семье существовал обычай отмечать его вместе, и отсутствие Элени незримо давило на всех ее домочадцев.

В течение недели до и после Рождества Гиоргис не плавал на Спиналонгу. И дело было вовсе не в том, что злые холодные ветры набрасывались на его руки и лицо так, что вскоре кожа на них начинала гореть, просто дочери Гиоргиса нуждались в нем. Элени же посвящала все свое время Димитрию: они также пытались придерживаться старых, как мир, рождественских традиций. Как и всегда, девочки ходили по соседям и пели мелодичные рождественские каланды, за что односельчане вознаграждали их сладостями и сухофруктами. А после утреннего рождественского богослужения две семьи собрались за праздничным столом в доме Ангелопулосов. Савина приготовила к этому дню свинину и восхитительное печенье курамбитес.

На Спиналонге в это время происходило нечто очень похожее. Дети пели на центральной площади, помогали печь специальные рождественские хлебцы под названием христопсомо (что означало «хлеб Христов») и наедались до отвалу. Димитрий видел так много вкусной еды впервые в жизни, так что настроение у него было просто отличное.

В течение двенадцати дней Рождества Гиоргис и Элени регулярно кропили каждую комнату в своих жилищах святой водой: это нужно было, чтобы прогнать калликанцари, злых духов, которые могли принести в дом беду. Первого января, в день Святого Василия, Гиоргис встретился с Элени, передал ей подарки от детей и Савины. Окончание старого года и начало нового стало важной вехой, которую семья Петракис успешно преодолела, оказавшись в новой эпохе. И хотя Анна и Мария по-прежнему скучали по матери, теперь они знали, что прожить можно и без нее.

1940

За лучшей зимой за много лет на Спиналонгу пришла просто замечательная весна. И дело было не только в пышном ковре из полевых цветов, который покрыл склоны холмов в северной части острова, но и в ощущении новой жизни, носившемся в воздухе.

Главная улица поселка, которая лишь несколько месяцев назад представляла собой два ряда обветшалых зданий, теперь с гордостью являла миру яркие магазины с дверями и окнами, недавно выкрашенными в синие и зеленые цвета. Отныне колонисты ходили в эти магазины не только по необходимости, но и ради удовольствия: владельцы делали все возможное, чтобы представить свои товары в наиболее выгодном ракурсе. Экономика на острове начала быстро развиваться. Люди с большей охотой вступали в деловые отношения: проводили обмены, продавали и покупали все подряд – иногда с прибылью, иногда себе в убыток.

Кафетерий процветал. Открылась новая таверна, специализировавшаяся на кавакии – рыбном супе, который повара готовили каждый день. Одним из наиболее посещаемых заведений на главной улице стала парикмахерская. Когда-то Стелиос Вандис был самым известным парикмахером-стилистом в Ретимно – втором по величине городе на Крите, но после того как ему пришлось переселиться на Спиналонгу, он бросил свое занятие. Однако Пападимитриу, узнав, что в поселке есть профессиональный парикмахер, убедил Вандиса, что на его услуги будет немалый спрос. Мужчины-афиняне немного напоминали остальным колонистам павлинов: почти все они обладали тщеславием настоящих горожан и в прошлой жизни ежедневно выполняли обязательный ритуал – подрезали волосы и усы, состояние и форма которых, по их представлению, чуть ли не определяли мужественность. Поэтому после того как жизнь изменилась к лучшему, они просто не могли упустить возможность вернуть себе былую красоту. Вскоре все они уже носили практически одинаковую, пышную и в то же время аккуратную гриву.

– Стелос, – каждый день говорил парикмахеру Пападимитриу, – сделай-ка мне своего лучшего Венизелоса.

Венизелос, юрист с Крита, ставший премьер-министром Греции, обладал, по мнению многих греков, самыми красивыми в христианском мире усами, поэтому никого не удивляло, что Пападимитриу подражал ему: ведь он откровенно претендовал на роль лидера колонии.

Петрос Контомарис слабел на глазах, а потому все больше полагался на поддержку Пападимитриу, и популярность афинянина на острове росла. Мужчины уважали его за то, чего он достиг за столь короткое время, женщинам он просто нравился, и вскоре на Спиналонге возникло нечто вроде культа бывшего адвоката – чему немало способствовала его импозантная внешность. Как и большинство новичков, он всю жизнь прожил в городе, благодаря чему заметно отличался от сутуловатых, с загрубелыми лицами критян, которые много лет провели на свежем воздухе, добывая средства к существованию на земле или в море. Если не считать последних месяцев, за которые Пападимитриу пришлось немало потрудиться физически, до сих пор его кожа редко ощущала на себе силу солнца и ветра.

Бывший адвокат был честолюбивым человеком, но нельзя сказать, что он готов был идти к цели по трупам, и если бы не высказанное Контомарисом желание уйти с поста президента, то, возможно, и не стал бы выдвигать свою кандидатуру на следующие выборы.

– Пападимитриу, я настроен уйти на покой, – заявил ему Контомарис как-то в начале марта, во время партии в нарды. – Ты уже слышал от меня эти слова, но я повторю их вновь: нам необходима свежая кровь. Посмотри, что ты уже успел сделать для острова! Мои сторонники поддержат тебя, в этом я ничуть не сомневаюсь. А у меня просто не осталось сил.

Последняя фраза не удивила Пападимитриу: за шесть месяцев, что прошли после приезда афинян на остров, состояние здоровья Контомариса заметно ухудшилось. Совместная работа сблизила мужчин, и адвокат знал, что Петрос Контомарис хотел бы сделать его своим приемником.

– Если ты действительно решил уйти, я готов сменить тебя, – тихо ответил он. – Может быть, ты подумаешь еще несколько дней?

– Я уже давно все обдумал, – угрюмо произнес Петрос. – Я чувствую, что мне недолго осталось.

Некоторое время мужчины молчали. Тишину нарушал лишь стук кубиков по доске.

– Я хочу сказать тебе кое-что, – проговорил Пападимитриу, когда партия закончилась. – Если я одержу на выборах победу, то, вероятно, откажусь от твоего дома.

– Но ведь это не мой дом! – возразил Контомарис. – Это дом главы колонии. По традиции победивший кандидат всегда перебирается туда.

Затушив сигарету, Пападимитриу некоторое время молчал. Он решил пока не касаться этой темы: в конце концов, результаты выборов далеко не ясны. У него было двое соперников, один из которых, Теодорос Макридакис, прожил на острове уже шесть или семь лет и имел немало сторонников, так что его избрание казалось адвокату вполне вероятным. Макридакис постоянно критиковал положение на Спиналонге, и это должно было обеспечить ему поддержку на выборах. Несмотря на то что большинство островитян с удовольствием пользовались плодами усилий Пападимитриу (а ведь в основном благодаря им жизнь на острове столь резко изменилась за последние полгода), некоторые считали, что их интересы лучше будет представлять человек, движимый страстью. Им казалось, что огонь, пылающий в груди Макридакиса, поможет ему достичь того, что не способны сделать рассудок и искусство дипломатии.